— Тео! — воскликнула рыжая, бросилась ко мне и прикрыла своим телом.

Этот ее поступок почему-то тронул меня до глубины души, я ведь ей даже не сын. Может, она моя сестра? У меня никогда не было сестры, а теперь, по всей видимости, похоже, уже и не будет.

— Ахане, Тео! Ахане! — говорила торопливо рыжая, она словно бы призывала меня к чему-то.

Я чувствовал, как ее трясет надо мной, она заскулила, потом вскрикнула, послышалось неистовое рычание, волк напал на нее.

«Ахане», — мысленно повторил я.

Мне так хотелось защитить нас, что это желание буквально захлестнуло меня. Рыжая защищала меня, и я просто обязан защитить ее. И почему-то я был уверен, что я могу, что я способен на это.

Что-то внутри груди екнуло, и я почувствовал нечто необычное. На этот раз это не имело ничего общего с тревогой или опасностью. Наоборот — я ощутил тепло, спокойствие, почувствовал, что мы в безопасности.

Все эти ощущения длились пусть и недолго, но достаточно долго для того, чтобы волки так медлили. Они ведь уже должны были давно разорвать на куски. Но вместо этого я услышал перепуганный скулеж.

Обзор мне почти полностью загораживала рукой рыжая, но сквозь небольшой просвет, я увидел нечто удивительное. Сиреневое сияние, тонкая пленка, будто стенка мыльного пузыря, по которой плыли причудливые узоры цвета бирюзы.

Эта преграда мгновение назад сбросила волка с рыжей, откинула его за пределы сияния. Теперь волк за этой тонкой стенкой стоял, замерев, и завороженно наблюдал за этими плавающими узорами.

Волк осторожно поднял когтистую лапу и коснулся сияния, но лапа твердо уперлась в стену из света. Он разочарованно заскулил и ударил сильнее. Узоры пошли рябью, расплылись по стенке, как напуганные всплеском рыбешки, но сама защита уцелела.

У меня есть магия. Обалдеть, да это ведь я сделал! Такой радости и восторга я, наверное, не испытывал с самого детства. Хотя, скорее всего даже тогда я подобного никогда не ощущал.

Послышался веселый младенческий смех. Я даже не сразу понял, что это я засмеялся. И снова это произошло само по себе. Я не мог контролировать смех, да я и не пытался. Мне было хорошо и легко, и я чувствовал, знал, что мы в безопасности.

Рыжая снова расплакалась, на этот раз от облегчения, начала мне что-то шептать, судя по интонации, она благодарила. Рыжая нежно гладила меня по голове, ее горячие слезы капали мне на шею. Я уже не смеялся, а разглядывал узоры на свечении. Даже вздохнул, вышло совсем как у взрослого, но рыжая этого даже не заметила, а все продолжала лить слезы.

Ну и плакса же мне попалась. Плохо — рыдает. Хорошо — снова рыдает. Чувствую, непросто мне с ней придется.

Меня начало неумолимо клонить в сон. Я опасался, что стоит только закрыть глаза, и щит падет. Помогала мне не уснуть рыжая, она взяла меня на руки и что-то бодро принялась рассказывать, переворачивала меня, показывала, что происходит вокруг. Видимо, тоже понимала, что спать мне никак нельзя.

Теперь я смог получше разглядеть щит. Он был похож на магический стакан, внутри которого мы сидели. Я думал, что и сверху будет что-то вроде крыши, оберегающее нас — но нет, это был все-таки стакан.

Заметил я и израненное плечо рыжей. К счастью, волк ее не слишком успел погрызть, но рану бы все равно не мешало промыть.

Волки еще какое-то время кружили вокруг нас, косились с опаской и больше не пытались прорваться сквозь щит. В какой-то миг им это надоело, и они ушли. Но что-то мне подсказывало, что просто так они не сдадутся. Они будут следить, ждать, а после вернутся. Нам нужно как можно скорее выйти из леса к людям, иначе нам тут не выжить.

Я долго боролся со сном, но, в конце концов, это стало сильнее меня. И это было даже нечто большее, чем сонливость. Я чувствовал себя смертельно уставшим, словно я неделю вагоны разгружал. Даже мышцы ломило.

Как-то объяснить это себе я не смог, только успел заметить, как тускнеет щит, как начинает волноваться рыжая, как встаёт и поднимает меня. А после я попросту вырубился.

Проснулся я, когда уже солнце светило вовсю. Рыжая несла меня, тяжело дышала, ей было явно непросто идти с таким животом, да еще и со мной на руках. Но она пусть и медленно, но упорно продолжала идти, и видимо, она так шла все то время, что я проспал.

Она довольно долго не замечала моего пробуждения. Шла, изредка что-то бормотала себе под нос, тяжело вздыхала. Я глазел на зеленые ветви деревьев над нами. Подумал, что раз это другой мир, значит, тут может быть и необычная флора, и фауна. Но ничего удивительного я так и не заметил: клен, ясень, дуб, сосна. Но зато теперь я точно выяснил, что на дворе осень.

Я был голоден. Сначала меня это вроде бы и не сильно беспокоило, но чувство голода нарастало с каждой минутой и становилось таким нестерпимым, что на меня снова набросился приступ плача. Рыжая тут же зашикала на меня, заговорила с укором, начла нервно качать. Едва ли это помогало — мое горло самовольно исторгало этот обиженный крик. А под конец я и вовсе обделался, что было особенно отвратительно.

Рыжая жалобно что-то заговорила, уселась прямо на землю, достала из торбы флягу и приложила к моему рту. Внутри оказалась прохладная вода. Пить у меня получалось плохо, я обливался и давился, но все же пил, жажда, оказывается, тоже меня мучила, но голод был все же сильнее.

Затем моя спутница достала из торбы кусок хлеба, отщипнула мякиш и засунула мне его в рот прямо за щеку. А после что-то строго сказала и пригрозила пальцем. Наверное, что-то вроде: «Смотри не подавись».

Хлебный мякиш — явно не то, что могло утолить голод. По всей видимости, я еще грудной и все, что я ел — материнское молоко. Но и все же я потихоньку смоктал этот мякиш, а голод постепенно отступал. Заметил, что рыжая переоделась, теперь на ней было серое шерстяное платье и плащ из тонкого меха. И где она его только прятала? Никаких вещей я при ней вроде не замечал.

Мне же она не удосужилась сменить пеленку, а продолжила путь. Было неприятно, но я смирился. Главное: пусть идет, пусть скорее выведет нас из леса. Здесь оставаться опасно, я до сих пор ощущал это тревожное чувство