лицом его быстро пересчитывали по числу лунных месяцев, два писца на коленях перед низкими столиками вносили одинаковые пометки в две учетных ведомости, затем пачки перевязывали тканью и они попадали под тяжелую длань руководителя, чтобы оставить на белой ткани красный след ответственной печати.

Главный архивариус в окружении высокопоставленной прислуги работал не покладая рук.

Он меня первый и заметил.

Словно волна пробежала от него ко мне, по мере того как писари оборачивались вслед начальственному взору. Работа прекратилась, наступило молчание.

Архивариус поставил печать в нефритовую тушечницу в форме жабы и указал сложенным веером в мою сторону одному из писцов за столами.

Тот, поклонившись, с достоинством поднялся, расправил широченные рукава, сняв с плеч белые подвязки, их удерживавшие выше локтя подальше от опасного соседства с осакскими чернилами. Мелко семеня ногами, он изящно проследовал до дверей за время, что я мог бы не спеша обойти эту залу дважды.

У входа слегка лишь обозначив предельно незаметный поклон, он едва слышно спросил:

— Чем обязаны такому беспокойству?

— Прошу простить, — я поклонился ему как вышестоящему, каковым он и был. — Униженно прошу снисхождения и совета у его учености, господина архивариуса, по этикету одного сложного и неотложного дела.

Секретарь вежливо ожидал, что я добавлю что-то еще. Не дождался, медленно повернулся на месте и засеменил к столу начальника с той же прытью, способной привести в дурное расположение духа человека и потерпеливее меня.

Там, нижайше склонившись над начальственным ухом, он, видимо, передал мою просьбу слово в слово. А может, приукрасил чем мой неизысканный стиль.

Господин архивариус недолго размышлял, взмахнул рукой, поднялся с места. Вслед за ним поднялся каждый в зале, кто еще сидел, и все склонились в почтительном поклоне ему вслед.

Когда господин архивариус скрылся за расписной ширмой в рост человека, отделяющей последнюю четверть зала в отдельный покой, неспешный секретарь с достоинством повернулся ко входу, изящно протянул руку и кончиками пальцев поманил меня к себе, как манят собаку.

По зале прокатился звук подавленных смешков, меж которых я и прошел, ежась от очевидного унижения. Что я мог поделать?

Я мог бы выхватить меч и учинить славную резню прямо здесь. Я одинок, мне нечего бояться, живым не возьмут, а уж пару таких улыбок я бы точно успел превратить в предсмертную гримасу.

Но я привычно отклонил волну подкатывавшей ярости и, размеренно дыша, словно в медитации, вошел в покои за ширмой, куда пригласил меня дерзкий писец.

— Время обеденное, — услышал я за спиной слова писца, обращенные к залу. — Господин желает отдохнуть. Все свободны, ожидаем вас к началу следующей стражи.

Архивариус восседал на возвышении, намереваясь отобедать. Три лаковых столика с переменами блюд стояли перед ним — почти немыслимый аскетизм для человека его положения.

Небрежно взмахнув веером, он указал мне на место ниже себя. Сев на колени, где указано, я обнаружил, что вижу дно стола с яствами.

Писец-секретарь остался ему прислуживать. Налил господину чая. Ох, какая сдержанность, а я думал, сразу с сакэ начнут…

— Исава, — произнес архивариус. — Старший помощник главного садовника, кажется?

— Вы помните меня, господин, — поклонился я.

— Не помню, — отмахнулся архивариус. — Вот он, — архивариус указал на секретаря, — помнит. А я знать не знаю, кто ты такой и зачем сюда явился.

Я не мог сообразить, зачем он так очевидно врет… Хотя бы потому, что он не всегда занимал это достойное место и были времена, именно я доставлял ему записки с приказами от моего господина…

— Я явился просить вас о помощи, обратиться к вашей учености с нижайшей просьбой.

И кланяться. Кланяться нужно побольше, пониже, чем это уместно, пусть видит во мне недалекую деревенщину, ему будет приятно.

— О чем ты там лепечешь, Исава? — раздраженно наклонился ко мне господин архивариус. — Выражайся яснее.

— Речь идет о сэппуку…

— Так ты решил вспороть себе живот по всем правилам?! — господин архивариус восторженно хлопнул себя по колену. — Какая внезапная страсть к прекрасному! Захотелось сдохнуть изящно, а? По-человечески, с этикетом? А?

Я привычно смирил свою неуместную ярость. А они оба засмеялись вместе так гармонично, что даже я сообразил: их связывает больше, чем просто совместные обязанности.

— Простите, господин, — поклонился я. — Речь не обо мне.

— Именно о тебе, Исава, — архивариус внезапно перестал ржать и злобно прищурился. — Именно тебе это понадобится очень скоро, а не кому-то другому.

Его взгляд был настолько холоден, что я догадался: он все знает. Более того, он внутри этих событий так глубоко и он знает так много, чего никогда не узнать мне…

Архивариус махнул рукой, и его секретарь подал ему столик с уже развернутой тонкой пожелтевшей тетрадкой.

— Итак. У нас тут классический труд «Этикет самоубийства» редкость не только в наших местах, но даже в Киото. Труд одного выдающегося военачальника, великолепного и благородного воина, ты о нем, конечно, ничего не знаешь… Тебе будет интересно, Исава. Внимай!

И последующий остаток стражи он читал мне из свитка, перемежая абзацы печеной рыбой, вареным белоснежным рисом и маринованными сливами.

А этот выдающийся военачальник знал, о чем писал, и я, пожалуй, слушал вполне заинтересованно, хотя не узнал ничего нового. Основа всегда неизменна. А новомодные формы и обстоятельства — это все для дилетантов, читающих подобные вещи за едой.

— Ну вот, как-то так. — Архивариус промыл горло чаем, закрывая тетрадку. — Теперь ты знаешь, как прилично уйти из жизни. Надеюсь, мое руководство тебе пригодится.

Он даже не пытался изобразить, что это шутка.

— Благодарю вас за науку, господин, — я поклонился, как мог, низко. — Отрадно быть уверенным в себе при последней обязанности в этом мире. Благодаря вам я стал лучше, чем был, и надеюсь, благородный господин, начертавший эти строки, безупречно воспользовался своим руководством.

— Он свалился с коня в грязь и утонул в луже, затоптанный вражеской конницей, — скучно отозвался господин архивариус. — Ты можешь быть свободен, а нас ждет много работы.

Секретарь проводил меня к выходу.

Я прошел молча, думая, что, возможно, не зря получил сегодня урок этикета. Что скоро он мне пригодится, когда придется отстаивать свою честь единственно возможным способом.

Я остановился около сваленной посреди зала кучи документов и произнес:

— Да, вижу, работы у вас тут на несколько дней.

— Сегодня закончим, — неласково отозвался секретарь.

— Тут за сколько