— Чем обязана? — осведомилась женщина.

— У вас ли снимает комнату господин Слепцов?

— Ну, — насторожилась она. Мне показалось, что хозяйка не расположена к длительному общению.

— Так я к нему с визитом, — сообщил я ей, как можно любезнее.

Она пропустила меня в просторную переднюю, где горела огромная сальная свеча, и сказала, что уведомит обо мне Платона Модестовича.

— Как вас представить? — поинтересовалась она.

Я отрекомендовался:

— Отставной поручик Преображенского полка Яков Андреевич Кольцов.

Женщина скрылась за дверью, оставив меня в одиночестве, продлившимся несколько минут. Как я и думал, мое имя произвело на Слепцова благоприятное впечатление, и он, по словам хозяйки, согласился меня принять.

Платону Модестовичу на вид было далеко за пятьдесят. Я разглядел, что его дряблую шею украшал орден Станислава третьей степени, из чего было несложно заключить, что Слепцов долгое время прослужил на пользу отечеству в чине титулярного советника. Обстановка в его комнате была очень скромной, я бы сказал, даже бедной, потому я пришел к выводу, что материальное положение Платона Модестовича отнюдь не блестящее.

— Чем могу служить? — вежливо осведомился он, с интересом наблюдая за мной. Его мутные глазки оживленно забегали под мохнатыми седыми бровями. — Присаживайтесь, пожалуйста, — засуетился Слепцов и сам пододвинул мне обшарпанный деревянный стул с высокой спинкой.

Я устроился поудобнее и приступил к расспросам.

— Вы лично заинтересованы в этом деле? — удивился он. — Меня уже допрашивал некто Медведев, — добавил титулярный советник и уточнил, скорчив гримасу:

— Пренеприятнейшая личность.

— Погибший был моим другом, — ответил я.

Истине это почти не соответствовало, знакомство наше было почти что шапочным, зато выглядело более или менее правдоподобно. Зачем еще мне могло понадобиться вмешиваться в дела полиции?

— Так, так, так, — затараторил Слепцов. — И что же вы желаете знать?

— Расскажите мне обо всем как можно подробнее, — попросил я его.

— С чего же начать? — Платон Модестович засомневался, обхватил двумя пальцами подбородок и зашагал по комнате.

— С самого начала, — посоветовал я.

— Ну что же, попробую, — послушно согласился титулярный советник. — Возвращался я поздно вечером от дочери, она у меня далековато живет, на Аптекарском острове. Ее супруг там домик прикупил с мезонином. Так вот, я к ним обычно раз в неделю наведываюсь, чайком побаловаться, поболтать о том, о сем. У дочки моей, у Машеньки, печеньице всегда найдется домашнее, а зять мой человек сведущий, — Слепцов перевел дух и снова заговорил: — В вопросах политики.

Я с интересом внимал ему и не перебивал, вопреки своему страстному желанию направить наш разговор в совершенно иное русло. Мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что чело— век, прерванный на полуслове, порой замыкается в себе. Поэ— тому я сдержал свой порыв и позволил Слепцову поведать мне все, что ему известно о замужней жизни Марии Платоновны.

— Так, о чем это я? — вдруг прервался Платон Модестович. — Ах, да, — он легонько хлопнул себя по лбу. — Темно уже было, я и не видел почти ничего. Но мне показалось, что человека в воду столкнули. Может, и померещилось? Не уверен я, — мой собеседник развел руками.

— А почему вам так показалось? — осведомился я.

Слепцов задумался, снова сорвался с места и зашагал по комнате. Наконец, он собрался с духом, чтобы ответить.

— Я увидел, как человек упал с моста, а потом услышал шаги, которые быстро удалялись прочь от рокового места. Хотя, — Платон Модестович все-таки остановился, — утверждать не берусь, — он вытер пот со лба батистовым платком с вензелями. — Возможно, несчастный юноша и покончил с собой, — Слепцов перекрестился. — Вам, вероятно, известно, что Петровские воинские артикулы относят самоубийство в разряд преступлений против жизни. Согласно закону, самоубийцу — неудачника, избежавшего смерти, приговаривали к смертной казни как посягнувшего на Божью волю и государственный интерес.

— Известно, — ответил я, изумленный его осведомленностью в этом вопросе.

— Ужасно, — воскликнул Платон Модестович. — Лично я этому бедняге сочувствую.

Я поблагодарил господина Слепцова и собрался было уже откланяться, но титулярный советник еще около получаса продолжал обсуждать несовершенства законодательства в прошлом и настоящем, а затем перешел к вопросу о даровании конституции Царству Польскому, так что мне удалось его покинуть только с преогромным трудом.

Извозчик меня уже заждался и явно обрадовался, увидев, что я по-прежнему жив и невредим. Он, кажется, вообразил себе обо мне уже Бог знает что. Усаживаясь в экипаж, я приказал вознице отправляться по направлению к церкви Вознесения Господня.

Мать Строганова, Инну Ильиничну, мне довелось застать в слезах и глубоком трауре. Ее под руку поддерживал муж, Александр Савельевич, глаза у него также были заплаканы. Весь дом погрузился в уныние, в чем не было совершенно ничего удивительного. Ведь эта чета потеряла единственного сына!

Я был немного знаком с отцом семейства, и потому не было ничего зазорного в том, что я поспешил им выразить свое искреннее соболезнование.

— Так что же все-таки произошло? — осмелился я спросить.

Инна Ильинична бросила на меня изумленный взгляд.

— Так вы ничего не знаете? — печально спросила она, ее острый подбородок подрагивал. — А я-то думала, об этом весь Петербург уже говорит, — вздохнула она, подобрала край черного платья и присела в глубокое кресло, в котором мгновенно утонула ее не по возрасту хрупкая фигурка, которой могли бы позавидовать и молоденькие девушки. — Виталий был заядлым картежником, — сообщила Инна Ильинична. Я этого не знал, но все же подозревал, что это еще не повод для самоубийства. — Он задолжал кому-то огромную сумму денег, — глухо сказала она. — И мы ему ничем не могли помочь.

— Наш дом уже давно заложен, — добавил Строганов-старший. Жена взглянула с укором на Александра Савельевича.

— Все равно в свете скоро узнают, что мы разорены, — нервно воскликнул он.

Я вспомнил о записях на часовой крышке. Они подтверждали слова родителей и делали версию о самоубийстве вполне правдоподобной. И все-таки я попытался нащупать и какую-либо иную версию, озадачив Строгановых новым вопросом:

— У вашего сына не было врагов?

— Вы считаете, что его могли убить?! — изумился отец покойного. Он был в полном недоумении.

— Нет! — запротестовала Инна Ильинична. — У него хватало причин для того, чтобы свести свои счеты с жизнью, — всхлипнула она. Александр Савельевич сжал ее руку, и его супруга продолжила: