Из хижины вышла худая злобного вида старуха. Она схватила за горло петуха и, свирепо вскрикнув, свернула ему шею.

Большое и коричневое поднялось, заворчало, встало на четвереньки, и медведь — а это был медведь — вперевалку направился к очагу. Подойдя к котелку, он принюхался и повернул голову в мою сторону. Я задал стрекача.

Я бежал без остановки на другой конец острова в надежде найти хорошее укрытие. Едва я устроился, как раздался плеск воды. Я испуганно осмотрелся. От берега к острову плыла лодка. В ней было четверо мужчин, огромных, сухих и смуглых, еще смуглее и суше, чем Баргабо. Цыгане — вот это кто! На этот раз я пропал, пропал по-настоящему!..

Причалив к берегу, они подтянули лодку и спрятали ее в кустах. Затем вытащили из лодки ребенка. Это был мальчишка моего возраста, связанный по рукам и ногам. Один из мужчин поднял его и взвалил себе на плечи. Лицо мальчишки я разглядел хорошо. Он был такой же смуглый и такого же дикого вида, как его похитители. Закрыв глаза и сжав губы, мальчик словно окаменел.

Все четверо со своей ношей исчезли среди деревьев.

Я остался один.

Был полдень. Я проголодался, но к своим припасам так и не решился притронуться. Малейшее движение казалось мне опасным. Неловкое движение, треск сломанной ветки — все могло меня выдать. Меня обнаружат, схватят и свяжут.

До сумерек я так и не осмелился выйти из своего укрытия — маленькой пещеры в скале, скрытой за двумя кустами ежевики. Я ждал чуда: вдруг на берегу появится рыбак…

Но никто не появился. И наступил вечер.

Меня это поразило, ведь раньше я никогда не видел, как наступает вечер. По крайней мере, так, как здесь: на темно-синем востоке в небе разрасталось огромное звездное дерево. Грандиозность панорамы вечернего небосвода повергла меня в изумление.

День убывал, и в ночной бесконечности неба таинственно появлялись небесные созвездия. Это были неизвестные мне звезды. Позже я узнал их названия: Большая Медведица, Бетельгейзе, Орион, Альдебаран. Тогда я просто восхищался их ночным сиянием. Они мерцали и переливались далеко-далеко в тиши. Свет их отражался, качаясь в реке, блестящей и черной. Наступила ночь. Темная вода неслась к острову с такой силой, что мне стало страшно. Напрасно, забившись в укрытие, я пытался зажмуриться и забыть обо всем. Доносившийся смутный шум глубокой воды тревожил меня. Я ощущал себя маленьким жалким комочком, дрожащим в звериной норе.

Ногой я мог коснуться холодной воды, которая стремительно текла во весь размах реки рядом с моим укрытием. Коварное соседство реки пугало меня. Это было невыносимо. Покинув укрытие, я вскарабкался на склон берега. Чего бы я ни дал, чтобы услышать человеческий голос, увидеть человека!.. Но каких людей звать на помощь? Тех, что на острове? Но они наверняка крадут детей. Ах, какая жестокость!.. И все-таки это были люди… У них была хижина, жалкая, конечно, но в ней можно спать. Они могли развести костер и приготовить еду. Багровые отблески костра, выхваченные из сумерек, кое-где играли на стволах, на ветвях и листьях деревьев, растущих недалеко от моего укрытия. Там был очаг, настоящий очаг с горячими углями, теплой золой, котелком с едой и успокаивающим светом огня.

Чем больше я думал об очаге, тем больше меня охватывало искушение пробраться к хижине и увидеть ночью, когда особенно одиноко, хотя бы человеческий очаг. Потихоньку забирался я все дальше в лесную чащу, и мне удалось бесшумно, не хрустнув ни одной веточкой, добраться до той самой поляны. Я притаился за дубом и стал смотреть.

Перед очагом скрючившись сидела старая ведьма. Девочка ворочала кочергой горящие угли.

Старуха медленно мешала поварешкой в котелке какое-то варево. Собака, сидя на задних лапах, не спускала с нее глаз и втягивала носом запахи. Уши у нее были настороже. Медведь вольно расхаживал по поляне. Ветер дул от табора в мою сторону, и животные не могли учуять меня.

Трое мужчин ели, сидя на земле, недалеко от огня. Четвертый держал в руке кнут. К столбу за руки и за ноги был привязан мальчуган.

Его только что высекли ремнем. На голой спине остались следы от ударов. Когда пламя костра поднималось вверх, на его загорелой коже были видны три длинные полоски черной запекшейся крови. Мужчина что-то рявкнул. Я ничего не понял. Он говорил на странном языке.

Мальчик ничуть не боялся, мало того — он с таким гневом что-то сказал своему палачу, что тот снова схватился за кнут. Узкий ремень со свистом опустился на его спину. Но мальчик не вскрикнул.

Это был красивый и крепкий мальчуган, выше меня ростом, гораздо сильнее и, без сомнения, цыганенок.

Под ударами ремня он сжал зубы, глаза закрылись от боли, но ни одного стона не вырвалось из его уст.

Мужчина нехотя оставил мальчика и направился к еде. Затем он и три его спутника отошли от огня и пошли спать в хижину. Старуха поднялась и тоже ушла. На полянке никого не осталось, кроме собаки, медведя и девочки. Привязанный к столбу мальчуган так и не открыл глаз.

Медведь подошел и обнюхал его.

Мальчик даже не пошевелился. Медведь улегся почти у самых его ног и тоже больше не шевелился. Собака убежала в лес в поисках добычи.

Девочка улеглась у огня и вскоре заснула.

Тогда мальчуган поднял голову и открыл глаза. Он неторопливо осмотрел полянку. Когда его взгляд остановился на мне и мы встретились глазами, я вздрогнул. Он не мог меня видеть среди веток и листвы, но его взгляд тронул меня. Безумная мысль пришла мне в голову. «Надо доползти до столба, — подумал я, — и развязать веревку». Но мне недоставало храбрости. Едва заснувшая поляна была рядом, с ведьмой, медведем, четырьмя злыми мужчинами и этой девчонкой, которых мог разбудить любой шорох.

Как мне удалось забыть о страхе?.. Я выбрался из кустов и стал шаг за шагом пробираться на поляну.

И тогда мальчик увидел меня: пламя костра осветило меня всего. Увидел, но не пошевелился. Но его глаза сверкали, а волчьи зубы блестели между приоткрытых губ. Он смотрел на меня, как на призрак, не выказывая никаких чувств.

Подойдя к столбу, я протянул руки к веревке, чтобы ее развязать. Но узлы были тугие и запутанные.

— Нож лежит рядом с котелком, — прошептал мальчик. — Меня зовут Гатцо.

Но у костра спала девчонка.

— Она проснется, — ответил я дрожащим голосом.