Мне кажется, я уже успела стереть подошву своих сапог, когда столетие спустя дверь распахивается и входит пухлый мужчина в костюме и галстуке. От волнения я не могу ступить ни шагу. Лайонел «Лео» Палмер, менеджер группы. Я видела его фотографию и интервью в утренней газете, но должна сказать, что на этом фото он выглядел гораздо счастливее.

Он свирепо смотрит на нас, сжав мясистые руки в кулаки. Мелани с вызовом смотрит в ответ, я стою неподвижно.

— Вы хоть представляете, что наделали? — со злостью выдавливает он, его пухлые щеки пылают румянцем. — Что вы двое можете попасть надолго в грёбаную женскую тюрьму? Узнаете, как там сладко живётся. Что вы за херовые фанатки такие?

— Мы не фанатки, — говорит Мелани.

Дверь распахивается, и во всей своей мужской красе появляются близнецы, чтобы тут же вступить в бой. Они и так всегда выглядят устрашающе, но сейчас — с их светлыми волосами, глазами странного цвета и полными ярости угрожающими взглядами — они сила, с которой приходится считаться.

Я не могу дышать.

— Кто, чёрт возьми, эти сучки? — требовательно спрашивает тот, у которого татуировка в виде змеи.

— Я как раз разбираюсь с этим, Джакс, — говорит Лайонел.

Значит, второй, должно быть, Лексингтон, решительный такой, с пирсингом в брови. Теперь уже он переходит в атаку и смотрит на меня, потом переводит взгляд на Мелани. Он выставил вперёд указательный палец, и тычет им то в меня, то в неё.

— Надеюсь, что у вас двоих много денег, потому что одна из наших танцовщиц получила травму. Если она не придёт в норму к выступлению в «Мэдисон-сквер-гарден»…

— Не волнуйся, Пандора, Грейсон обо всём позаботится, — спокойно говорит Мелани.

— Пандора, — вдруг повторяет Лайонел. Он замирает, его взгляд возвращается ко мне. — Твоя подруга назвала тебя Пандорой. Почему?

— Потому что это моё имя. Непонятно что ли?

И только я собираюсь закатить глаза, как дверь распахивается и всё пространство заполняет фигура. Мне кажется, что моё сердце больше не бьётся. Я чувствую себя так, словно кто-то душит меня и бьёт кулаком изнутри.

Маккенна.

В нескольких метрах от меня.

В одной комнате со мной.

Крупнее и мужественнее, чем когда-либо.

Он пинком захлопывает за собой дверь. На нём авиаторы, поэтому глаз не видно, и, о боже, я люто его ненавижу. Я пришла сюда, чтобы причинить ему боль, но меня переполняет такой гнев, что, кажется, даже сдвинуться не могу, и просто стою. Вся еле сдерживаемая ярость вскипает внутри, и я не могу вздохнуть, воздух будто застревает в лёгких, сердце сжимается в груди, тело начинает дрожать.

Он высокий и темноволосый, по его груди стекают остатки красного липкого сока.

Но зато какая идеальная у него грудь, и потом ещё эта тонкая полоска волос, которая ведёт от пупка к члену. Обтягивающие кожаные штаны облегают его мощные бёдра. И выпирающий член тоже. Клянусь, девчонки могут подумать, что он засовывает себе в штаны батон хлеба, но смею вас заверить, что всё у этого ублюдка настоящее. Такое же огромное, как его грёбаное эго, и, как мне помнится, раньше оно было таким же твёрдым, как и его крепкая голова.

Не каждый может позволить себе обрить волосы под ноль или надеть серьгу-гвоздик с бриллиантом, но у него голова идеальной формы. Так и хочется обхватить её руками и облизать. Он сердитым рывком снимает солнцезащитные очки, из-за чего бриллиант в правом ухе угрожающе поблёскивает, и тогда я вижу его блестящие, яростные глаза цвета жидкого серебра, и, клянусь, мне кажется, что я возвращаюсь в свой дом.

В дом, который был разрушен и сожжён, и от которого ничего не осталось, но это всё ещё твой дом.

Насколько это хреново?

Боже, пожалуйста, пусть он будет не настоящим. Пусть это будет просто кошмарный сон. Пусть он окажется на другом конце света, а я в это время буду ненавидеть его в безопасности из своего уголка в Сиэтле.

— Она и есть та самая чёртова Пандора? — спрашивает Лайонел Маккенну.

Когда твёрдая челюсть Маккенны только сильнее сжимается, Лайонел медленно поворачивается, чтобы меня изучить. В моём мозгу полная каша, потому что Маккенна смотрит прямо на меня, как будто не может поверить, что я стою здесь.

С трудом выдерживаю его стальной взгляд. Я думала, что эта ночь даст мне возможность успокоиться. Что я смогу заставить его почувствовать себя перед его поклонниками так же, как я чувствовала себя, когда он ушёл: униженным. Вместо этого Маккенна стоит здесь, бог рока, даже с томатным пюре на груди. Он доминирует над всеми в этой комнате, словно обладает тем самым загадочным Х-фактором, который никто не может точно определить, но которого у него в избытке, — всё говорит о том, что он главный в этой комнате и над всеми, кто в ней находится.

И этот факт только ещё больше выводит меня из себя.

— Лайонел, — говорит он тихим, предупреждающим тоном.

Всего одно слово заставляет Лайонела успокоиться и отступить. Теперь ничто не мешает Маккенне смотреть прямо на меня.

Стоит мне вспомнить, как я любила его, глубоко, сильно, до безумия, как моё лицо начинает гореть.

Не думай об этом. Теперь ты его ненавидишь!

— Миленькие волосы, — замечает он, засовывая очки в шлёвки для ремня на своих брюках.

Его голос, о боже.

Взгляд Маккенны пробегает по всей длине моих волос, и Мелани решает перевести внимание на неё:

— Я предложила ей добавить небольшую изюминку в причёску, так, по крайней мере, она хотя бы выглядит счастливее.

Но Маккенна даже не смотрит на Мелани. Он пристально разглядывает меня, особенно розовую прядь в волосах, ожидая моего ответа. Я ненавижу эту розовую прядь, но не так сильно, как его самого.

— Миленькие колготки, — отвечаю я и указываю на его кожаные штаны. — Как ты в них влез? Прыгнул с крыши здания, обмазавшись предварительно сливочным маслом?

Я отказываюсь позволить его смешку растрогать меня, но, когда Маккенна начинает приближаться, чувствую, как ноги начинают дрожать.

— Мне больше не нужно использовать сливочное масло. Эти брюки — часть меня. — Он удерживает мой беспомощный взгляд в ловушке. — Как когда-то частью меня была ты.

Он приближается, и каждый шаг воздействует на меня. Щёки начинают гореть. Какая наглость с его стороны напоминать мне об этом. Я так зла. Во мне кипят годы обиды. Одиночества и предательства.

— Да пошёл ты, Маккенна.

— Уже, Пандора.

Его взгляд горит такой же яростью, когда он берёт со стола помидор и рассматривает его сверкающими серыми глазами.

— Это тоже