даже здесь, в Магадане. Вот мне моряки подарили значок – видите, в форме подводной лодки? Он мне очень дорог.

Тогда в кинотеатрах после сеансов бывали, как правило, дивертисменты, концерты с участием артистов разных жанров. И такое считалось весьма ответственным, ведь на сеанс собиралась масса публики! И вот как-то в сборном концерте заболела известная артистка. Тут-то, как в сказке, мне и предложили: «Давай, дескать, докажи, что ты умеешь петь!» А что петь? Вот и решился тогда спеть свою песню (а сочинял я всегда, сколько себя помню) на слова своего родственника поэта Придворова (псевдоним – Демьян Бедный. – Прим, ред.) – «Песню о стратостате». Публике понравилось, и моя судьба была решена!

Все мы тогда имели псевдонимы. Знаете, какой у меня был? Ни за что не догадаетесь! Вадим Холодный. Лихо? Да и какой я еще мог себе псевдоним выдумать, когда каждый день по нескольку часов видел на экране Веру Холодную?! Конечно, как и все юноши, влюблен был в нее… Э, да что вспоминать! Кстати, если уж о родственниках заговорили, так я могу похвастаться и родством с Горьким. Если уж не прямым кровным родством, то свойством по крайней мере. Ведь Козины, Каширины, Ягодины – из волжских купеческих родов. Козины – мануфактура и галантерея. Каширины, как вы знаете, – красильщики. А Ягодины – у них были потрясающие сады, фруктовые и ягодные. Так они торговали вареньями и водами фруктовыми. В таких бутылочках интересных, да я вам покажу, у меня где-то есть… И, конечно, роднились эти семьи. Тетя Дуня, сестра отца, я помню прекрасно, до самой смерти ворчала на него: «Вот, актерку в семью привел!» Так и не простила отцу, что на цыганке женился. А отец, получая двенадцать тысяч рублей золотом в год, посмеивался: «Всю семью содержу, имею право и с цыганкой жить!»

Начало пути (1924–1941)

♦ Вадим Козин:

Вы спрашиваете, когда я стал профессионалом? Да, пожалуй, в 1924 году. Я тогда выдержал конкурс и поступил в Ленпосредрабис. Как расшифровать? Ленинградское посредническое бюро работников искусств. Поступил певцом-вокалистом. Не хухры-мухры! Бюро устраивало нас, певцов, не имевших постоянного места работы. Где я пел? В кинотеатрах. «Колосс» – был такой кинотеатр, «Гигант», как сейчас помню. Вот названия-то какие были.

Вадим Козин с друзьями. Конец 1920-х

Я уж говорил о дивертисментах. Был такой исполнитель старинных русских романсов – Дмитрий Алексеевич Камчатов. Он меня «учил жить». «Вадик, – говорил он мне, – я постарше тебя, послушай меня. У тебя – голос! Но не рви себя! Оставляй чуть-чуть! Пусть публика, а публика – дура! – знает, что у тебя есть кое-что в запасе!»

Благодарен я Дмитрию Алексеевичу, у меня до сих пор в запасе кое-что есть! Шучу, конечно, а может, и не шучу!

Сколько себя помню, подражал Давыдову, Морфесси, Плевицкой, Каринской, Шаляпину, не удивляйтесь! – нет-нет, не Собинову, он почему-то мне не нравился. Ну, вот и репертуар получился. Причем пел такие песни и романсы, которые мало кто исполнял. Здесь и бабушкин репертуар, и Вари Паниной (Васильевой), и, конечно, мамины песни! У меня есть цикл о маме, об этом после поговорим. Я даже пел совершенно забытые песни. Кроме меня, их никто больше не исполнял. Тогда это можно было. Ну, и слушала меня публика! Хотя бы «Пару гнедых»! Шутки шутками, а раз пять на бис вызывали!

В 1931 году мне дали место в концертном бюро Дома политпросвещения Центрального района Ленинграда. Вот тут-то я и стал настоящим профессионалом. Ха-ха! Знаете почему? Потому что мой день начинался… с расклейки афиш! «Известный исполнитель цыганских романсов Вадим Холодный» – ни больше ни меньше. Мама ночью варила клейстер, я утром забегал на склад – и клеил, клеил, клеил. Вспоминаю, что милиционеры интересовались, чем это я занимаюсь. Это мои первые контакты с представителями власти, потом были и другие… А с репертуаром были сложности. Хотелось петь романсы, классику, цыганщину. Не разрешали. Разрешали русские народные песни, один-два романса, а уж потом, в виде исключения, могли позволить заветное. Ну, я и «перестроился». Заговорил на «говоре губерний». Потом мне это пригодилось. Очень любил Иосиф Виссарионович Сталин «пскопские частушки» слушать. Да и петь, кстати. Я расскажу об этом потом.

Вадим Козин и теа-джаз Л. Жукова. Начало 1930-х

А у меня способности лингвистические! К языкам! Уж двумя-то владею, это точно! Вот смешной случай. Как-то в очередной гастрольной поездке по Волге стал наш пароход на мель. Делать нечего, сошли на берег, а там как раз расположился цыганский табор. Ну, и давай мы перепевать друг друга. Я вспомнил свою цыганскую песню «Бирюзовые, золотые колечики», пожилая цыганка подхватила. «Откуда ж вы знаете эту песню?» – спросил я. «Ой, дорогой, мне ее еще моя бабушка пела!» А песню-то я сам сочинил! Смешно?

В зените славы. 1937

В Москву я перебрался в 1936-м, хотя до этого бывал в столице на гастролях. Ну что вспомнить, извозчика, что ли? Утесов пел про него, но неправду пел. Был извозчик у «Метрополя», один на всю Москву, маскарадный такой, публика в основном на него глазела… А в Москву я поехал вот как. Опять же, меня выперли. Ставку я попросил повыше. И ведь был же прецедент! Был такой певец Никифоров, голоса-то у него практически не было, скажем прямо, ремесленник. Ему дали, а мне – нет! Вот я и рванул в Москву. И с тех пор в родном городе не бывал, что бы там ни говорили… (Шиканул в Москве Вадим Алексеевич! Даже в «Национале» устроился. За трое суток заплатил, больше денег не было. Никаких, даже на еду Правда, хлеба купил и ел его, запивая водой из крана. Но от предложенного аванса отказался. – А. Мазуренко.)

Пришел я в Центральный парк культуры и отдыха, как вам названьице-то?! Тогда дирижировал там Аркашка Покрасс, мой приятель, я с ним познакомился на гастролях в Москве. О семье Покрассов я тоже расскажу, но не сейчас. Ну, повел меня Аркашка к директору, что-то я ему там спел. Наверное, понравился, потому что директор говорит:

– Мы вас берем, сколько хотите получать?

– А сколько дадите?

– Семьдесят пять. (Самое смешное, что Никифорову дали семьдесят.)

– Аванс дать? – спросил директор.

– Нет, – гордо и глупо заявил я…

А назавтра уже пел на сцене Зеленого театра, и аккомпанировал мне, естественно, Аркашка Покрасс! А пел я,