Козина во время войны рассказывала мне моя мама: «Я служила на военном аэродроме, нас часто передислоцировали. Патефон, пластинки – вещи довольно хрупкие, неудобные для перевозки в военных самолетах, но летчики как-то ухитрялись захватить их с собой. И на каждом новом месте дислокации, с самого начала развертывания аэродрома, вдруг звучало: “Осень… Прозрачное утро” или “Давай пожмем друг другу руки…” И мы считали: “Ура, мы дома”. Девчонки, что служили на аэродроме, переписывали песни Козина в заветные альбомчики, знали их наизусть, постоянно напевали, да и наши асы не отставали. У меня вот в книжечке моей записной песни Козина записаны рядом с запрещенным тогда Есениным…»

♦ Эдвин Поляновский[11]:

Наиболее популярной и на фронте, и в тылу была исполняемая Козиным «Песня о двух друзьях» («А ну-ка, дай жизни, Калуга! Ходи веселей, Кострома»). Музыковед фронтовик Л. Данилевич вспоминает в одной из книг, как под Смоленском в бой были брошены духовой оркестр воинской части вместе с джаз-ансамблем. Рядом с полем боя, бок о бок с теми, кто дрался в рукопашной: музыканты играли песню о двух друзьях. Вместе с участниками боя они получали потом боевые награды.

Почему-то, когда мы говорим о песнях патриотических, массовых, то имеем в виду гимны, которые можно петь миллионным хором, или марши, которые хорошо ложатся под ногу. А если лирическая песня предназначена каждому из этих миллионов в отдельности, если она ложится на душу, а не под ногу? Козинские «Любушка» или «Осень» разве не были в войну в высшей степени патриотическими? Более того, они стали как бы музыкальными символами довоенной мирной жизни. Фашисты, безуспешно пытаясь склонить в плен защитников Бреста, их жен и детей, стараясь обострить их желание жить, заводили патефон, и вместе с «Катюшей» звучало и «Люба-Любушка, Любушка-голубушка».

♦ Вадим Козин:

В 1943 году возобновил работу московский Дом звукозаписи, и мне предложили записать несколько моих военных песен – уж очень, говорят, они были популярны. Ну, я, разумеется, напел. Помню, там были «Махорочка», «Шел отряд», «Улыбнись, родная», «Тучи над городом встали». А песню Лепина и Лебедева-Кумача «Два друга» как только не называли! Там были слова: «А ну-ка, дай жизни, Калуга! Ходи веселей, Кострома!» Вот ее и называли «Костромская-Калужская», или «Дай жизни, Калуга!», или «Ходи веселей, Кострома!» Пластинка эта каким-то баснословным тиражом разошлась тогда. Куда ни приезжал, везде слышал – и на фронте, и в тылу, и в госпитале, и на передовой. Да что там говорить! «В лесу прифронтовом», «Жди меня», «Ленинград мой», «Всем ты, молодец, хорош», «Осень», «Дружба» пели все и везде. Вот сейчас фильмы про войну снимают – редко в какой картине эти песни не звучат. А я многие из них впервые спел, уж не говоря о том, что некоторые из них чисто мои! Только почему-то авторы фильмов об этом забывают… Ну, да бог с ними…

♦ Лидия Поникарова[12]:

Каждый концерт – триумф! Я, пятнадцатилетняя девчонка, экономила деньги на школьных завтраках. 15 дней не позавтракаю – билет на Козина. Останавливался он в лучших московских гостиницах, а шил ему лучший московский мастер, Смирнов, кажется. Одеваться он любил и умел. Из гостиницы выходит – концертные брюки через руку несет, бережно так, чтобы не помять. На сцену выходит – вся сцена сразу освещается, и на пиджаке, на углу борта – бриллиантовая звезда! Элегантный, строгий, ни одного лишнего движения. Никогда со зрителем не заигрывал. О, как же мы все были влюблены в него! Но подойти к нему, обратить на себя внимание – что вы, мы же слушали его как бога. Из гостиницы выходит его администратор, спрашивает: не видели Вадима Алексеевича? Мы говорили: он в магазин пошел, напротив. А в магазине уже нет его, там отвечают: туда-то пошел. Все всё знали, но – была дистанция.

Однажды только, знаете, как получилось? Мы с подругой поехали на его концерт в Орехово-Зуево. А после концерта – ливень, стоим у выхода, и администратор нас узнал, что-то сказал Вадиму Алексеевичу, он спросил: «Сколько же вам лет?» Мы соврали: «Восемнадцать». Он улыбнулся: «Садитесь в мою машину». Мы думали, он до вокзала подбросит, а он до Москвы довез. Больше я его никогда не видела. Началась война, и я на продовольственную карточку вместо сахара попросила конфет, кажется, «Мишка», и, кажется, дали шесть штук. И я маме сказала: сейчас артистам тоже голодно, давай пошлем конфеты Козину. Потом вдруг получаю письмо из Горького… от Вадима Алексеевича. С гастролей. И благодарит, и ругает. А в конце: «Сидим с артистами в гостинице, смотрим на твои конфеты и думаем, что ты – уже взрослая». И скоро я на фронт ушла, госпитальной сестрой.

♦ А. Иванов[13]:

Я прошел всю войну – 22 ордена и медали. В самые трудные дни Вы будили в нас чувство любви. Разгромленные фашисты после войны не раз свидетельствовали, что кроме оружия мы обладали превосходством души… Ваши песни сопровождали нас на привалах, в блиндажах, а то и на постах, прямо на переднем крае: нет-нет да и замурлычешь, чтобы не уснуть… Накануне окружения гитлеровской группировки под Сталинградом нас, разведчиков, послали поглядеть – разведать, как прочно сидит в земле румынская дивизия (в районе станции Клецкая). Было морозно. Наш повар Вася Краснопивец обещал помогать, отвлекая румын своим пением. А голос у парнишки был неплохой, и он знал много песен Козина. Вася старался вовсю и действительно нам помог. Дважды он спел «Осень». Выполнив задание, мы благополучно вернулись…

Концерт, которого не было

♦ Вадим Козин:

Вспоминаю все это как далекий полузабытый сон. Из приглашенных на концерт звезд помню Мориса Шевалье, Марлен Дитрих, Изу Кремер. Иза Кремер выступала в строгом черном платье, отороченном белым мехом, пела про Россию:

Ни пути, ни следа по равнинам,

По равнинам безбрежных снегов.

Не добраться к родимым святыням,

Не услышать родных голосов…

Вот только она и запомнилась, видимо, просто не могла не запомниться великая певица! Я спел несколько русских романсов. И никаких подарков мне ни Черчилль, ни кто другой не дарил – все это чушь собачья!

Иза Кремер

Существует легенда о концерте с участием Изы Кремер, Марлен Дитрих, Мориса Шевалье и Вадима Козина, якобы состоявшемся в конце 1943 года в Тегеране.

Различные источники сообщают примерно одно и то же: «В