– Страшно поди было, когда выпрыгивали?

– Страшновато.

– А ключи у вас с брелоком.

– Да, футбольный мяч пластмассовый, дочка подарила...

– Пластмассовый. А в кабине жарко было, когда машина горела.

– Понятно дело, что жарко. Все выгорело.

– А мячик чудом сохранился. И ключики даже не закоптились...

Марк вытащил из ящика стола связку ключей от сгоревшей машины с брелоком в форме футбольного мяча.

– Как же так, Евгений Андреевич. Темно было, обрыв совсем рядом, страшно, а вы, прежде чем из машины выпрыгнуть, заглушили ее. Вытащили ключ из замка зажигания и заглушили...

– Ну а что здесь такого? – испуганно вжав голову в плечи, пробормотал бедолага-водитель. – Я же пытался ее остановить... Тормоза не работали...

– Как это тормоза не работали? Насколько я знаю, с тормозами все в порядке было. Руль у вас заклинило...

– Да, руль...

– А с тормозами все в порядке. Но вы ими не воспользовались...

– Поздно уже было.

– Поздно, – кивнул Марк. – Тормозить вы потом начали, когда машина уже упала...

– Когда это потом?

– А я сейчас объясню... Не успели вы на ходу ключи вытащить. Вы это потом сделали. Когда к разбитой машине спустились. А знаете, зачем вам ключи понадобились? Чтобы замок с бензобака снять. Бензобак у вас на замке был, правда же? Чтобы тимуровцы всякие бензин не пионерили, правильно?.. А в баке бензина много было. Вот вы ключом и открыли бензобак. Бензин в ведро слили, облили кабину, подожгли... А прежде чем поджигать машину, ключи надо было в замок зажигания вернуть. А вы не догадались, Евгений Андреевич. Тормознули, так сказать... Зачем машину спалил? Пособник империализма! На ЦРУ работаешь? – Марк грозно хлопнул кулаком по столу.

– Нет... Не работаю... – подавленно пробормотал мужик.

– Врешь!

– Нет, не вру. Не работаю на ЦРУ...

– Тогда машину зачем спалил? – успокаиваясь, более мягко спросил Панфилов. – Говори, а то ведь в КГБ придется сообщить. Там тебе живо шпионаж припаяют.

– Не надо в КГБ... – Казалось, водитель вот-вот расплачется, настолько у него был жалкий вид. – Машина у меня совсем старая, еще пятидесятого года выпуска. Кабина наполовину деревянная, крыша дерматиновая. Такие с пятьдесят первого не выпускают, на таких давно уже никто не ездит. Да и я разве ж ездил? День ездишь, неделю на ремонте стоишь. Не водителем, слесарем работал. Но я же не слесарь, у меня же за часы наезда начет идет. А нет начетов, одни убытки. Бывало, десять рублей в месяц зарабатывал. Другие по сто-двести приносят, а у меня – курам на смех. А ведь ночами, бывало, работал, чтобы эту рухлядь на колеса поставить... Мне новую машину обещали. Десять лет обещают, да все мимо проходят. А тут новые машины пришли, «пятьдесят третьи». А Пархоменко снова мимо меня смотрит. Чую, снова обойдут... А тут такая оказия... У машины правда руль заклинил. Я правда из кабины на ходу выпрыгивал... Спустился вниз, смотрю, а она не сильно разбилась. То есть сильно, но починить можно. Я же Пархоменко знаю, он меня чинить заставит, а это месяца на два, а то и на три. Снова без зарплаты сидеть... Ну я в сердцах-то и плеснул бензинчиком... А-а, что хотите, то и делайте, товарищ лейтенант. В лагерь исправительный отправите, так там больше зарабатывают, чем я здесь...

– Ты мне, Курманов, зубы не заговаривай. Куда надо, туда тебя и отправят... Домой иди, поздно уже. Завтра с утра с вещами придешь. В район тебя отвезу. Там пусть решают, что с тобой делать. И не вздумай сбежать!..

Марк отвел вредителя домой, а сам отправился к завгару колхоза. Иван Петрович Пархоменко внимательно выслушал его, немного подумал для приличия, а затем сознался, что действительно держал Курманова в черном теле. Дескать, мужик работящий, к машине своей старой с большой любовью относился, вот на нем и ездили. Сам автомобиль простаивал из-за частых поломок, а на мужике ездили. Знакомая для каждого русского человека ситуация – кто везет, того и погоняют.

– Новую машину ему дали, – сказал завгар. – А рухлядь его давно уже списать надо было.

– Да, но его в тюрьму сажать надо, за умышленное истребление колхозной техники...

– Сажать? – с пеной у рта возмутился Иван Петрович. – А работать кто будет?

Вид у него был настолько вызывающий, что Марк не смог удержаться от дерзкого выпала в его сторону:

– Курманов работать будет. А посадят вас!

– За что? – опешил завгар.

– За скотское отношение к подчиненным!

Он ушел, оставив мужика с раскрытым от изумления ртом.

А утром к нему в комнату ворвалась взволнованная Егоровна, хозяйка дома, в котором он жил.

– Что ж ты, мил человек, творишь? – по-старчески всплеснула она руками. – Человека в неволю спроваживаешь. За что, спрашивается!

Марк оправдываться не стал. Мягко выдворил Егоровну из комнаты, оделся, вышел во двор, где и увидел бедного Курманова с опущенной головой. Старое спортивное трико, латаное-перелатанное, холщовый сидор за плечом, простецкая кепка на голове. В тюрьму собрался, бедолага.

– Не пущу!

Курманов был не один. Из-за его спины выскочила здоровенная женщина с круглым лицом и толстыми щеками – настолько толстыми, что во впадине между ними терялся маленький наперсточный нос.

– Не пущу! – закрывая мужа широко разведенными руками, повторила она.

Но Марк на нее уже и не смотрел. Все его внимание было приковано к юной девушке, если не сказать, к девочке, которая стояла позади своего отца, чуть в сторонке, так, что была вся на виду.

Ожившая Аленушка с картины Васнецова. Такое же минорное настроение, трогательная нежность и романтическая печаль в глазах, простонародный наряд – скромное ситцевое платье, коса. Но эта Аленушка была во сто крат красивей, чем та, хрестоматийная. И волосы у нее светло-русые, с едва уловимой рыжинкой; не распущенные, а заплетенные в тугую косу. Глаза, как два живительных родника с глубокой хрустально-чистой водой. Она смотрела на Марка, и он чувствовал, как немеют его ноги и отнимается язык.

– Слышишь, ирод, не пущу его в тюрьму! – снова возопила женщина.

Панфилов словно очнулся от забытья.

– Кто ирод? – возмущенно вкинул он брови. – Я, между прочим, при исполнении!

– А-а! – обрадовалась заступница. – Давай и меня тогда в тюрьму! Вместе с мужем поеду!.. И дочку нашу забирай!

Она протянула руку к прекрасной незнакомке, призывая ее к себе. Та подошла, встала под материнское крыло. Молча смотрит на Марка. С интересом и осуждением одновременно.

– Куда забирай? Никто никуда не поедет!

– А я сказала, мы вместе с мужем поедем!