Он не видел начальника правобережного района Цымлова еще с тех мартовских дней, когда ледоходом угрожало снести железнодорожный мост через Дон, по которому из центра страны шел на стройку основной поток грузов. Поля льда надвигались с верховьев на временные деревянные быки. Цымлов, протянув на мост связь, трое суток командовал оттуда обороной. Вольнонаемные и ЗК баграми отпихивали льдины от быков, а саперы, спускаясь на лед, ставили динамитные шашки. Гремучие взрывы вместе с лаем минометов, из которых солдаты артдивизиона разбивали лед, напомнили местным жителям о войне.

– Слух подтвердился, – привставая за своим столом, в конторе района, без всякого предисловия заговорил Цымлов.

Поднимая брови, Греков тщетно пытался призвать на помощь память.

– Какой слух?

Цымлов не без торжественности поклонился.

– С последним этапом соизволили благополучно прибыть…

Со стороны могло бы показаться, что Цымлов тяжеловесно шутит, но Греков уже вспомнил.

– Нельзя сказать, чтобы вовремя.

– Просочился сквозь все фильтры.

Сидя в кожаном кресле, Греков через стол всматривался в притененнее зеленым абажуром лампы лицо Цымлова.

– Вы уже нащупали его?

– Нет. Но влияние уже чувствуем.

– Например?

– Например, на того же Молчанова.

– Не может быть!

– Мне самому не хотелось верить! Сами знаете, какой был орешек. И вот, когда уже появилась надежда…

– А если его перевести в район к Гамзину?

– Вряд ли, Василий Гаврилович, это теперь поможет.

– Почему?

– Потому, что все эти воры в авторитете спохватились, что их влияние падает, и приняли свои меры. Они оставались сравнительно спокойными, когда не было этой системы зачетов, а» когда увидели, к чему это ведет, ударили в набат. Боятся растерять свои кадры. Шутка ли, за день сбрасывается два или даже три дня срока. Но, откровенно говоря, Василий Гаврилович, не совсем нравится и мне эта система, по которой и вор в законе, и кто случайно ошибся оказались в равном… – Вдруг умолкая, Цымлов оглянулся.

Открылась дверь, в мокром клеенчатом дождевике вошел его заместитель, Козырев.

– А я сидел у себя дома, штудировал «Краткий курс», вижу, ваша машина пробежала, – сказал он, пожимая руку Грекову широкой твердой ладонью и улыбаясь белозубой улыбкой.

– Льет? – присматриваясь к его дождевику, спросил Цымлов.

– Как из ведра, – подтвердил Козырев.

– Вот еще печаль номер два, – помрачнев, сказал Цымлов. – И синоптики обещают дожди на весь месяц.

– Ай-я-яй, перед засыпкой прорана! – подхватил Козырев, снимая фуражку и приглаживая ладонью медно-желтые мелкокурчавые волосы. – Чего доброго, повысится уровень в Дону. А какая же, Федор Иванович, номер один?

– Да вот я только что говорил товарищу Грекову, что некого даже оставить у телефонов, чтобы сходить пообедать, – сказал Цымлов, вставая. – Автономов каждую минуту может позвонить.

– На ночь?

– Он, как вы знаете, в любое время может позвонить, а начальник района, сиди и жди. Как будто сводку не может передать диспетчер. Ни себе отдыха не дает, ни другим.

– Юрий Александрович любит всегда сам чувствовать пульс стройки, – взглядывая на Грекова, со строгой улыбкой сказал Козырев.

– Идемте, Василий Гаврилович. – Уже берясь за ручку двери, Цымлов обернулся. – Сведения о проране на столе, а на карты намыва нужно еще позвонить.

– Сделаю, – заверил его Козырев. – Не забудьте передать Галине Алексеевне мой привет.

Даже сквозь сетку дождя из окон Цымловых можно было охватить взглядом сразу все огни и на проране, и на эстакаде, и на займище, где жгли вырубаемый перед затоплением поймы лес.

Галина Алексеевна в фартуке, испачканном мукой, поставила на стол тарелки с горячим борщом и опять ушла к себе на кухню, где у нее поспевал в духовке пирог. Выглянув вслед за нею в дверь, Федор Иванович, крадучись, достал из шкафа бутылку, две рюмки.

– По одной, – полушепотом сказал он, наливая в рюмки водку себе и Грекову.

– Если по одной, можно, – согласился Греков.

– Под дождь.

Они выпили не чокаясь, и тут же Федор Иванович спрятал все вещественные доказательства в шкаф. Глаза у него заблестели. Забыв, что в тарелке остывает борщ, он, глядя на Грекова через стол широко расставленными глазами, заговорил, почти совсем не растягивая, по своему обыкновению, слова, а быстро и четко:

– Опять подменили парня. А ведь явно уже стал другим. Никакого сравнения с прежним Молчановым. Но, вообще-то говоря, попал-то он сюда ни за грош. То есть, конечно, виноват, но попал как куренок в суп. И все его вызывающее поведение, все его выходки были от обиды на себя за испорченную по глупости молодую жизнь и за недоверие к тому, что он совсем не такой, как думают.

Греков поднял от тарелки глаза.

– Помню, как льдину с динамитной шашкой понесло под быки и он прыгнул прямо с моста.

– Моя бы воля, Василий Гаврилович, я бы его давно на бесконвойное положение перевел.

– Что же мешает?

Полуоборачиваясь и протягивая назад руку, Федор Иванович взял с этажерки брошюрку в сером переплете и раскрыл ее там, где была закладка.

– Вот, Василий Гаврилович, от этих слов «Расконвоированию не подлежат…» и так далее.

Раскрывая брошюрку, Греков нашел глазами строчки, отчерпнутые синим карандашом.

– А если, Федор Иванович, пересуд? – спросил он, возвращая брошюрку на этажерку.

Тот покачал головой.

– Исключено. У Молчанова пятнадцать лет с квалификацией: вооруженный групповой грабеж. Нож, правда, был перочинный, но остается фактом, что он его обнажил, когда потребовал у двух студенток их сумку в тамбуре вагона. Там его и прихлопнула опергруппа. Вместе с наводчицей. А третий, судя по всему, главный гусь, успел спрыгнуть с подножки, и на суде они его прикрыли собой. В сумке было старое платьице, два бутерброда с колбасой и денег двести один рубль с копейками. Но следствие и судебное заседание, Василий Гаврилович, велось с соблюдением всех юридических основ. Как говорится, при тщательном рассмотрении никаких отклонений от уголовно-процессуальных норм не обнаружено. Переквалификация состава преступления невозможна.

Тарелки на столе оставались нетронутыми. Борщ остывал.

– Ну, а если, руководствуясь дальнейшим поведением ЗК, суд сочтет возможным снизить срок?

– Не больше чем на треть.