Действия и заявления ячеек, связанных с «Аль-Каидой», не означали, что совершившие их хотят осмысленного мира в Ираке; они не столько пеклись о благополучии иракского народа (многих представителей которого они взорвали на части), сколько заботились об организации иракского общества в соответствии с определёнными взглядами, крайне авторитарными, патриархальными и фундаменталистскими. И, без сомнения, лёгкость принятия ими решения о том, чтобы убить и искалечить сотни безоружных людей, каким бы стратегически необходимым это действие ни казалось, связано с их авторитарностью и жестокостью, а больше всего с культурой интеллектуализма, в которой воспитаны большинство террористов (хотя это уже совсем другая тема).

Демонстрация против войны в Ираке, США.

Оценка степени моральности ситуации становится сложнее, ес­ли провести параллель с масштабными бомбардировками ВВС США, в ходе которых были намеренно убиты сотни тысяч мирных граж­дан Германии и Японии во время Второй мировой войны. Хотя эти бомбардировки были гораздо более жестокими, чем теракты в Мадриде, их обычно признают приемлемыми. Наблюдаемое нами противоречие между осуждением мадридских террористов (что легко) и осуждением американских пилотов, ещё сильнее запятнанных кровью (что не так легко, быть может, потому, что среди них мы можем найти своих родственников — например, моего дедушку), должно поставить перед нами вопрос, имеет ли в реальности наше осуждение терроризма что-либо общее с уважением к жизни. Поскольку мы не боремся за авторитарный мир или за мир, в котором проливают кровь в соответствии с математическими обоснованиями, теракты в Мадриде представляют собой не пример для подражания, но, скорее, важный парадокс. Кто больше заботится о человеческой жизни: люди, придерживающиеся мирных тактик, не приведших к прекращению войны против Ирака, или мадридские террористы? В конце концов на каждые 1300 солдат оккупационных сил было убито гораздо больше мирных жителей Ирака, чем 191. Если кто-то должен умирать (и вторжение США делает эту трагедию неизбежной), то ответственность испанских граждан больше, чем иракских (так же, как ответственность граждан Германии и Японии выше, чем других жертв Второй мировой войны). До сего момента альтернатив терроризму, как способу поразить сравнительно уязвимое брюхо чудовища, чтобы существенно ослабить оккупацию, ещё не изобретено. Таким образом, единственное реальное сопротивление оккупации сейчас происходит в Ираке, где США со своими союзниками лучше всего подготовлены к борьбе с ним, стоящей многих жизней как партизанам, так и мирному населению.

О победах пацифизма сказано достаточно.

Было бы также полезно понять, насколько он бесперспективен. Противоречивым, но обязательным примером является Холокост.32 На протяжении практически всего времени «всесожжения» воинствующее сопротивление почти отсутствовало, так что мы можем увидеть действенность пацифистского сопротивления, так сказать, в чистом виде, как оно есть. Пацифисты перекладывают вину за насилие власти на дерзость угнетаемых, посмевших предпринять прямые насильственные действия против этой власти, однако Холокост является одним из немногих феноменов, когда обращение к жертве как к виновнице того, что с ней произошло, рассматривается как поддержка или симпатия к угнетателю, поэтому редкие случаи сопротивления евреев нельзя использовать как оправдание угнетения и геноцида. Некоторые пацифисты настолько смелы, что берутся использовать такие примеры сопротивления нацистам, как гражданское неповиновение датчан, чтобы заявить, что ненасильственное сопротивление работает даже в самых худших условиях.33 Надо ли объяснять, что датчане как представители арийской нации имели дело с несколько другим набором последствий своего сопротивления, чем основные жертвы нацистов? Холокосту был положен конец только сокрушительными насильственными действиями правительств Союзников, уничтожившими нацистское государство. (Хотя, скажем честно, они гораздо больше заботились о перекраивании карты Европы, чем о спасении жизней цыган, евреев, гомосексуа­листов, левых активистов, советских военнопленных и других; а Советский Союз был склонен проводить «чистки» освобождённых военнопленных, боясь, что те, даже если и неповинны в дезертирстве или капитуляции, то уж точно идеологически запятнаны контактами с иностранцами в концлагере.)

Жертвы Холокоста, однако, не были полностью пассивны. Многие из них предпринимали действия для спасения жизней и саботажа нацистской машины смерти. Иегуда Бауэр, изучающий исключительно историю еврейских жертв Холокоста, выразительно описывает это сопротивление. До самого 1942 г. «раввины и другие лидеры… советовали не браться за оружие», но они не призывали к пассивности — скорее, «сопротивление было ненасильственным».34 Разумеется, такое поведение не замедлило ход геноцида и не ослабило нацистов сколько-нибудь ощутимым образом. С 1942 г. евреи начали насильственную борьбу, хотя по-прежнему сохраняется много примеров и ненасильственного сопротивления. В 1943 г. народ Дании помог большинству из восьми тысяч евреев страны бежать в нейтральную Швецию. В тот же год правительство, церковь и народ Болгарии остановили депортацию евреев из этой страны.35 В обоих случаях, спасённые евреи были надёжно защищены вооружённой силой и содержались в безопасности в стране, не находящейся под прямой немецкой оккупацией, в то время когда военные перспективы нацистов стали меркнуть. (Из-за жестокой борьбы с Советами нацисты временно закрыли глаза на небольшой срыв их планов в Швеции и Болгарии.) В 1941 г. обитатели гетто в литовском Вильнюсе устроили массовую сидячую забастовку, когда нацисты и местные власти готовились их депортировать.36 Этот акт гражданского неповиновения, возможно, ненадолго задержал депортацию, но не спас ни одной жизни.

Многие главы юденратов, еврейских советов, организованных Третьим Рейхом для управления гетто в соответствии с указаниями нацистов, оказывали нацистам услуги, пытаясь не раскачивать лодку и надеясь, что к концу войны выживет максимально возможное количество евреев. (Это уместный пример, поскольку сейчас многие пацифисты в США также верят, что, если ты раскачиваешь лодку или создаёшь конфликт, ты делаешь что-то плохое.37) Бауэр пишет: «В конечном счёте эта стратегия провалилась, и пытавшиеся ей следовать с ужасом обнаружили, что стали соучастниками спланированного нацистами убийства».38 Другие члены еврейских советов были смелее и открыто отказались сотрудничать с нацистами. Например, в польском Львове первый глава совета отказался сотрудничать, после чего был убит и заменён. Его преемники, как отмечает Бауэр, были гораздо покладистее (хотя повиновение не спасло их, поскольку всем были уготованы лагеря смерти; в рассматриваемом примере города Львова послушный преемник главы юденрата всё равно был убит, всего лишь по подозрению в сопротивлении). В польском Борщёве староста отказался повиноваться приказам нацистов и был увезён в лагерь смерти «Белжец».39

Другие члены советов использовали разнообразные тактики, явно оказавшиеся более эффективными. В литовском Ковно они делали вид, что выполняют приказы нацистов, тайно участвуя при этом в движении Сопротивления. Они успешно прятали детей, которых должны были депортировать, и тайно выводили молодых мужчин и женщин из гетто, чтобы те могли присоединиться к вооружённой борьбе в партизанских отрядах. Во Франции «обе секции (юденрата) принадлежали к подполью и были в постоянной связи с Сопротивлением… и внесли значительный вклад в спасение большинства выживших евреев страны».40 Даже тогда, когда они не принимали личного участия в вооружённом сопротивлении, они приносили огромную пользу, оказывая поддержку его участникам.