ним два пути: «продолжать придерживаться антисемитских взглядов или вернуться в лоно Авраамово». Для Винера, как и для Паули, вне сомнения, выбор антисемитизма означал ненависть к самому себе. Винер со временем понял, что иудаизм также был чуждым для него: он мог оставаться с собой в мире, только ненавидя предрассудки, «никак не подчёркивая, что они направлены против той группы, к которой [он] сам принадлежал»[25]. В отличие от Винера, Паули «вернулся к корням».

Столь желанное для многих впоследствии место ассистента Паули за годы его работы в ETH занимали многие молодые талантливые физики; все они отличились в дальнейшем. Судя по их рассказам, общаться с Паули было порой тяжело, но возможность работать с таким одарённым человеком заставляла мириться с его эксцентричностью. Виктор Вайскопф, которому Паули предложил стать своим ассистентом, так описывает свою первую встречу с ним:

Я узнал, почему Паули взял меня вместо [Ханса] Бете, когда приехал в Цюрих осенью 1933 года, чтобы приступить к выполнению своих обязанностей. Я несколько раз постучал в дверь кабинета Паули, прежде чем услышал тихое «Войдите». Я увидел Паули сидящим за столом в глубине комнаты, он сказал: «Подождите, подождите, мне нужно завершить эти расчёты». Я ждал несколько минут. Потом он спросил: «Кто вы?» «Я Вайскопф, вы пригласили меня быть вашим ассистентом». «Да», — сказал он, — «Сначала я хотел взять Бете, но он занимается теорией твёрдых тел, а она мне не нравится, хотя я первым начал над ней работать»[26].

Одной из раздражающих особенностей Паули была его привычка перебивать оратора, с которым он был в чём-то не согласен. Предыдущий ассистент (научный сотрудник) посоветовал Вайскопфу во избежание этой проблемы обсуждать свой доклад с Паули заранее и без необходимости не обращать внимания на критику. Тогда Паули, сидевший в первом ряду, позволял спокойно раскрыть тему, бормоча себе под нос, что уже сообщил оратору, что он обо всём этом думает.

Стремление Паули говорить прямо и откровенно вызывало порой мысль о том, что ему наплевать на чувства других людей, и в некоторых случаях это было правдой. Вайскопф, ставший одним из ближайших соратников Паули, однако же, оправдывает его временами резкий темперамент:

Паули любил людей и был очень предан своим студентам и коллегам. Все ученики Паули глубоко привязывались к нему, не только потому, что он помог нам многое понять, но и из-за его человеческих качеств. Правда и то, что иногда с ним было трудно, но все мы чувствовали, что он помогает нам увидеть наши недостатки[27].

В начале первого своего семестра в Цюрихе Паули получил письмо от своего голландского друга Поля Эренфеста, сообщавшего, что из Америки приехал молодой физик по фамилии Оппенгеймер[28]. Эренфест писал, что Оппенгеймер славный парень, но работать с ним невозможно. Только Паули мог помочь. Со своеобычным преувеличенным сарказмом Эренфест восклицал: «Но на поприще физики (rebus physicis) есть только ОДИН Бич Божий!»[29]

Паули в ответ пригласил Оппенгеймера к себе на год. Как и Эренфесту, Паули пришлось нелегко. Через полгода он написал Эренфесту, что Оппенгеймер переполнен идеями, но ждёт, что разрабатывать их возьмутся другие. Однако между двумя молодыми учёными существовало и более глубинное различие. Далее Паули пишет: «Есть одна вещь, которой я надеюсь вскоре добиться: чтобы Оппенгеймер, по крайней мере, по отношению ко мне, принял мою манеру общения! Это абсолютно необходимо ... поскольку формальная вежливость есть великая ересь, и эта догма для меня непоколебима ... [она] должна быть безжалостно вырвана из человеческих отношений»[30]. Эту «безжалостность» отлично иллюстрирует отзыв Паули о технической статье: «Это даже до неправильного не дотягивает».

Прямо высказывая своё мнение, он ждал того же и от окружающих. Лучше всего это выразил Вайскопф:

Широко известная резкость Паули была выражением его ненависти к полуправде и неряшливому мышлению, но она никогда не была направлена на конкретного человека. Паули был необыкновенно честен: его искренность была почти детской. Он всегда прямо говорил то, что думал. Паули не хотел никого обидеть, хотя иногда непреднамеренно это делал. Он терпеть не мог полуправду и непродуманные идеи и не выносил обсуждений «недопечённых» теорий[31].

Хотя прямота Паули отметала вежливость и формальность, и его зачастую считали грубым и даже пугающим, для тех, кто хорошо его знал, «он был примером того, как можно вести тихое, созерцательное существование в интеллектуальной и моральной целостности»[32].

Хотя Паули переехал в Цюрих, а Гейзенберг жил в Лейпциге, расстояние не помешало друзьям вместе работать над общей теорией квантового поля. Из их переписки видно, с каким энтузиазмом они относились к этим совместным исследованиям. Однако контраст между Гейзенбергом и Паули был поразителен. Гейзенберг был энергичным баварцем, им двигало честолюбие. Он также был превосходным пианистом, но рано понял, что физика ему даётся лучше. И оказался прав: в тридцать один год он был награждён Нобелевской премией за вклад в развитие квантовой теории. Тем не менее, после переезда в Лейпциг он оказался более известен как пианист, нежели как физик[33]. В то время как Паули предпочитал высказывать новые идеи в письмах и публиковал только полностью завершенные работы, Гейзенберг бросался публиковать каждую свою мысль ещё в зародыше. Несмотря на импульсивность характера, Паули был консервативен, тогда как Гейзенберг был революционером[34].

Гейзенберг был учёным высочайшего уровня, однако он утверждал, что не опубликовал ни одной работы, не отдав её сперва на суд Паули[35]. Так поступали и прочие физики всех возрастов. «Was sagt Pauli? (Что говорит Паули?)» было обычным вопросом среди его современников. Однако то, что Гейзенберг и многие другие постоянно нуждались в его отзывах, было Паули в тягость. Благодаря способности указать на неверную мысль он завоевал репутацию «совести физики». По словам Ханса Тирринга, Паули незаметно превратился в «верховного судью» в вопросах ценности и верности теоретических предположений[36]. Паули, впрочем, раскритиковал также несколько ценных теорий, задержав их разработку, однако в свою защиту он говорил, что никогда не назвал плохую идею хорошей. Он также отговорил своего коллегу Ральфа Кронига от работы над революционной теорией электронного спина, которой позже занялись другие физики[37].

Если временами скептическое отношение Паули к новой идее можно приписать его консерватизму, возможно, будет кстати ознакомиться с воспоминаниями Абрахама Пайса о словах Паули однажды за обедом в 1946 году:

Во время обеда я в первый раз заметил его хасидскую