Дед, положив руку на мощную шею зверя почесал тому холку и улыбнувшись приподнявшимися усами, вновь выпустив дым.

— Испугался, Вул. Ничего, я сам струхнул слегка. Давно мы с Ягирой так не собачились. Вон даже Перуна побеспокоили, уж на сколько он терпеливый бог, а и то не удержался, сам нас мирить пожаловал.

Он вновь задумался и замолчал, пуская дым из перепутанной бороды и почесывая холку, рычащего от удовольствия волку. Сколько он так просидел, может полчаса, может больше, Федор сказать не мог. Время остановилось, как и остановились все мысли в голове. После всего пережитого, он сидел в состоянии полного отупения, рассматривая немигающим взором костер, и приходил в себя.

— Ну что же. — Прервал молчание Чащун, и повернул к парню голову. — Давай знакомится.

Глава 3 Новая реальность

— От куда же ты свалилось на меня, чахлое создание? — Дед смотрел на вздрагивающего Федора немигающим взглядом с низу вверх, но ощущение у парня было такое, что на него наваливается, огромного роста, выше на три головы, могучий мужик, с недобрыми намерениями. Глаза Чещуна сверлили лицо новоявленного попаданца взглядом хладнокровного убийцы-лаборанта, выбирающего себе очередную белую мышку из клетки для провидения опытов, потому как предыдущая издохла, не выдержав свалившего на нее счастья — быть причастной к научным изысканиям доброго дедули.

— Я… — Попытался произнести Федор пересохшим ртом, но у него ничего не вышло, только хриплый вздох вырвался из саднящего, словно ободранного наждачной бумагой горла.

— Эка тебя как. — Хмыкнул в бороду дед, обдав парня клубами дыма. — На-ка вот, глотни. — Он достал откуда-то из-за пазухи небольшой кожаный бурдюк, и практически насильно сунул его в не слушающиеся руки Федора. Тот поднес его к трясущимся губам и сделал глоток.

Что-то приятное, прохладное и сладкое, со вкусом пчелиного меда и вина, смочило страдающее горло, принеся облегчение, снизив прокатывающуюся по телу волнами дрожь, и успокоив трясущиеся руки, до состояния легкого подергивания.

Наш герой уже успел до этого, в своем, канувшим в небытие мире, попробовать спиртное. Но только в тот раз это был тоже сладкий на вкус, но противный до тошноты, запретный в его возрасте, напиток, в виде дешёвого портвейна.

В его ушедшем, бесшабашном детстве, они с другом Ванькой, пили уже вино, скрываясь от всех, на скамеечке в парке. Под закуску поделенного на двоих Чупа-чупса, и полупустой пачки чипсов, (на остальное тогда денег не хватило), они заглатывали из горлышка тягучую противную жидкость, давясь и кашляя, но чувствуя при этом себя героями, совершающими подвиг.

Рвало его тогда знатно. Коричневая гадость фонтаном вырывалась из горла, выворачивая внутренности наизнанку. Случись тогда смерть, она в тот момент показалась бы долгожданным избавлением от мук, и совсем бы не испугала. После случившегося он дал зарок, что больше: «ни-ни», и старательно его соблюдал, отбиваясь от назойливых предложений приятелей во дворе дома: «Бухнуть и расслабится». Хотя, скорее всего, это ремень отца, прошедшийся тогда по заднице, в воспитательных целях, поддерживал такое благое начинание, и не давал нарушать взятый на себя зарок, и клятву отцу. «Боже, как же это все было давно, в другой, счастливой жизни». — Федор тяжко вздохнул и сделал еще глоток.

— Ты особо то не увлекайся — Хохотнул дед — Это питие нрав коварный имеет. Пока наслаждаешься вкусом его, глотая меры не соблюдая, все кажется хорошо, только шум в голове легкий, да расслабление, а вот как только прерваться задумаешь, да делами насущными заняться, вот тут-то и ждут тебя неприятности. Ноженьки резвые к земельке прирастут и идти откажутся, а сам дурак-дураком сделаешься. От нектара этого не один богатырь пострадать успел, да не тебе чета. Так, что меру знай. — Он забрал бурдючок, и сунув его себе за паузу, посмотрел внимательным взглядом. — Ну так что? Расскажешь наконец о себе, али как?

— Что говорить-то? — Не сказать, что Федор окончательно пришел в себя, нет. Но хотя бы возможность разговаривать, к нему вернулась. — Из Москвы я. — Пробормотал он, и почему-то покраснел, хотя и не понимал, что тут может быть постыдного. Может это пристальный, проникающий в самую душу взгляд собеседника так действовал? А может спиртное ударило краской в голову.

— Из Москвыыы… — Протянул тот, словно пробуя на вкус новое для себя слово, и потом, словно обрезав ножом фразу выпалил: — Это где ж такой поселок находится? Не припомню такого.

— Это не поселок. Это город. Миллионник. Столица России. — Федор удивленно, исподлобья, посмотрел на деда, словно укоряя его в невежестве: «Как такое можно не знать».

— Пока только одни загадки от тебя. Что за миллионник такой? Что за Россия? Ох, ничего не понятно. Словно бредишь ты. Ох чувствую, хлебну я лиха, с орясиной такой связавшись. — Покачал тот головой. — Кличут-то тебя хоть как?

— Вы имеете в виду имя? — Федор растерялся от причитаний деда, и не сразу понял, что от него требуется.

— Еще и дурак. Ох-ох-охушки. Конечно же имя. Что тут еще непонять-то? Как тебя мамка звала, когда сиську сосать давала, это-то ты хотя бы знаешь? Иль не помнишь?

Чащун внезапно рассмеялся густым, хриплым басом, и закашлялся, покрывшись облаком табачного дыма, а парень окончательно смутился.

— Знаю я. — Набычился он. — Федором меня зовут.

— Как!!! — Дед моментально стал серьезен, и столкнув с колен голову волка, резко вскочил на ноги, встав перед парнем, и воткнув в него внимательный взгляд. — Повтори!

— Федором. — Повторил тот.

— Федогран. — Завороженно прошептал Чащун, и резко развернувшись к костру, и положив руки себе на плечи, скрестив в районе груди, поднял голову к небу — запел:

— Будь благословен, Перуне — Вождь наш, и ныне, и присно, и от века до века! И веди нас ко Славе Трисветлой! Тако бысть, тако еси, тако буди!

Он замолчал, и слеза из его глаз скатившись по седой бороде, упала в костер, вспыхнув там голубым неестественным пламенем.

— Слава Роду. — Выдохнул дед, и резко развернувшись, ловко запрыгнул на ствол дерева, встав рядом с сидевшим на нем, парнем, практически сравнявшись с ним ростом. — Что же ты, паскудник меня за нос водишь, видом своим непотребным. — Громкий подзатыльник, отвешенный тяжелой ладонью, искрами взорвался в глазах. — Ну-ка. Руку мне свою подай!

Не дожидаясь какой-либо реакции, от опешившего столь резкими сменами настроения, Федора, Чащун схватил его ладонь и полоснув по ней неизвестно как появившимся в руках серебряным ножом, слизнул потекшую кровь, испачкав бороду и зажмурился.

— Ой. — Нервный крик боли нашего героя, не ожидавшего ничего подобного, прокатился по поляне.

— Вот уж повадки бабьи. Ведешь себя как истеричка. —