время, когда я занимался наукой, и, смею надеяться, небезуспешно… – В голосе Андрея Петровича появились горделивые нотки.

– Так вы ученый?! – оживился незнакомец.

– Был. Увы, все это в прошлом, в далеком прошлом, – вздохнув, ответил Андрей Петрович, – там же, где остались жена, фамилия, кафедра и вся прошлая жизнь. Да-с. – И тут же, после небольшой паузы, продолжил, уже другим тоном: – Впрочем, довольно обо мне, а собственно, как вы здесь оказались?

– Не знаю… – от оживления незнакомца не осталось и следа. – Я… у меня было… дело, да, одно дело, но я… неизвестно как… оказался вдруг здесь. – Он явно подбирал слова, словно опасаясь сказать что-то лишнее.

– А что было с вами до того, как вы оказались здесь? – продолжал допытываться Андрей Петрович.

– Я же сказал. У меня было дело, – уже более твердо ответил незнакомец, и Андрей Петрович понял, что тот больше ничего уже не скажет.

– Вы знаете, – нарушил возникшее молчание Андрей Петрович, – скажу вам как специалист: мне кажется, что вы запутались не столько в пространстве, сколько во времени. Ваша одежда, манера говорить, непривычное беспокойство о чести… Какой, вы говорите, сейчас год?

– Так известно какой, – недоуменно, словно пытаясь понять, где здесь подвох, произнес новичок, – от Рождества Христова 1837-й.

– Полноте, голубчик, – покачав головой, ответил ему Андрей Петрович, – как психиатр, пусть бывший, смею заверить, что ваша болезнь досконально изучена. Хотя полного излечения гарантировать вам не может никто. Но вы тому не очень кручиньтесь; душевно здоровых людей сейчас много меньше, чем нездоровых. Я могу научить вас адаптироваться к реальной жизни, это непросто, и вы, голубчик, должны мне в этом помочь. Так вот, начнем с того, что на дворе нынче 2008 год, – четко и раздельно произнес он, – повторяйте за мной: «две тысячи восьмо-о-ой».

Андрей Петрович с интересом ждал ответной реакции. Обычно душевнобольные либо с жаром пытаются опровергнуть оппонента, доказывая, что исключительно их вариант и есть единственно правильный, либо же замыкаются в себе, тем самым препятствуя продолжению разговора.

Не стал исключением и этот товарищ. Он замолк, и из его угла слышалось лишь легкое сопение. Покачав головой и устроившись поудобнее, Андрей Петрович собрался было уж вновь погрузиться в царство Морфея, как вдруг из угла, где расположился сосед, раздался его неуверенный голос:

– Скажите, – выталкивая из себя слова, сказал новичок, – хотя, может, это не так, но, по-моему, я видел странные кибитки… Понимаете… Мне показалось… – Чувствовалось, что он силился не столько вспомнить, сколько подобрать верный словесный эквивалент. – …мне показалось, что у них… у этих кибиток… В общем, они были без упряжи, без лошадей, – решившись, выпалил он наконец.

– Ну да, – Андрей Петрович решил принять предлагаемые правила игры и подыграть незнакомцу, – сейчас все кибитки только такие. Это автомобиль. Сиречь повозка без коней. Они лет сто как придуманы.

– Лет сто, – эхом повторил новичок и после небольшой паузы продолжил: – Не посетуйте на мое любопытство, но так и подмывает меня милостиво просить вас приоткрыть завесу над вашими словами. А как же, кто их тянет?

– Мотор. Это такое механическое сердце, в котором сгорает бензин. Ну, это такой собрат керосина, – ощущая себя Сергеем Капицей, отвечал Андрей Петрович. – При этом появляется энергия, которая движет автомобиль.

– А дома… Я мельком увидел освещенные огнями большие дома, они стояли, словно Великая Китайская стена… И огни… Что же горело так ярко? – продолжал расспросы незнакомец.

– Электричество.

– Э… Элек… три… чество, – повторил новичок, – и все это в самом деле?

– Так вы же видели это своими глазами, – пожал плечами Андрей Петрович.

– Ну предположим, – с нажимом, заставляя себя, произнес новичок, – предположим на миг… Но как же я здесь очутился?!

– Как и все, – ответил ему Андрей Петрович, – вас привел сюда наряд.

– Час от часу не легче, голубчик, я начинаю терять свой рассудок, при чем тут наряд, и чей он, по-вашему, мой, ваш или принцессы австрийской? – взмолился новичок.

Мысленно кляня себя за оброненную двусмысленность, Андрей Петрович бросился себя выручать.

– «Нарядом» теперь зовется не только платье, но и конвой. Согласен, что связи здесь мало, могу оправдаться лишь тем, что это придумал не я.

– У меня была… встреча, – словно не слушая его, пытался что-то вспоминать новичок, – с одним человеком. Наши… друзья… предложили нам… подойти другу к другу поближе. И вот, когда мы стали приближаться, меня вдруг ослепила вспышка, промельк небесного огня, потом оторвало от земли и понесло куда-то. Впрочем, нет, не куда-то, а вверх, к звездам. Но… Но я ничего не слышал и не видел. Только свист, словно Соловей-разбойник свистел, и сплошной темный туман. Потом я вдруг снова ощутил под ногами земную твердь, увидел эти кибитки, эти дома… Да, а еще я увидел людей в необычных одеждах, они почему-то странно на меня смотрели… А потом… Вот потом уже ничего не помню…

Андрей Петрович слушал, не перебивая, слушал и дивился тому, как все складывалось правильно и гладко. Чаще всего такой сдвиг сознания происходил после некой психологической травмы, эмоционального взрыва, он так это называл. Событие в реальной жизни человека накладывалось на похожее, происшедшее с тем, в которого он перевоплощался.

Измена жены превращалась в удар Брута, после чего пациент превращался в Цезаря и постоянно заворачивался в простыню (при этом истерично боялся любых, мало-мальски напоминавших нож предметов). Увольнение с работы или даже просто нагоняй от руководства мог стать подобным поражению под Аустерлицем. Больной после этого ощущал себя Наполеоном, с той лишь разницей, что при блестящем знании биографии своего второго «я» говорил лишь по-русски, да и то с вологодским акцентом, а порою вообще считал себя одноименным коньяком – может быть потому, что работал завскладом на ликероводочном.

Вот и здесь, видимо, какое-то событие подорвало изнутри психику этого человека и прочно закрепилось за событием из жизни его второго «я». Естественно, оно стало переломным, после него человек потерял умение ориентироваться во времени и в пространстве. Все было вроде один к одному, и все же Андрея Петровича терзали сомнения. Если бы это было раньше и если бы это был его пациент, он однозначно воздержался бы от немедленного лечения, предложив какое-то время его «понаблюдать». Потому что, хотя все и похоже, но есть зацепки, заусеницы, такие вот мелкие неприятные вопросы, на которые не даст ответа весь его опыт общения с такими людьми. Манеры, французский – слишком естественно. Чтобы себя так вести, в этом нужно пожить. Тогда получается, что он сбежал оттуда, где готовят психов? Зачем? Абсурд!

И еще… Его реакция на атрибуты цивилизации. К примеру, вот Цезарь, безобидный и