дернул головой, показывая, что понимает и не нуждается в столь подробных объяснениях.

– А там с такими не церемонятся, – продолжал своим спокойным тоном Андрей Петрович, – накачивают препаратами и… – Он только махнул рукой. – Им же там абсолютно не важно, кем вы себя считаете. У них четкая задача: сократить количество личностей, находящихся в вас, до одной.

– Что же вы предлагаете? – отрешенно спросил новичок.

– Отвечать, что не помните, кто вы, как оказались там, где вас схватили и откуда у вас пистолет и эта одежда. А все, что нужно, за вас скажу я, – ответил Андрей Петрович.

– А при чем здесь одежда? – удивился неизвестный.

– Мы же рассматриваем случай, когда правы оба. А в наше время такое давно уже не носят, – пожал плечами Андрей Петрович.

– Ну допустим … – ответил новичок и, замявшись, добавил: – Но тогда… тогда они и вправду подумают, что я… не в себе, и уж тогда точно отправят меня в лечебницу, к этим… препаратам.

– Да, скорее всего, так и подумают. – В голосе Андрея Петровича послышались азартные нотки. – А вот отправить – не отправят, уж будьте покойны. Бить вас не должны. Угрожать, кричать и топать ногами – могут. Не бойтесь. Ничего они вам не сделают. Они ведь тоже не дураки. Вы для них нечто неизвестное, а значит, априори опасное. А такое лучше не трогать, не ровен час…

– Значит, я не знаю, кто я, откуда… – неуверенно произнес пришелец.

– Именно. И из прошлого своего ну абсолютно ничего не помните. Совсем. Один большой провал в памяти. Поверьте мне, такое бывает, – бодро подтвердил Андрей Петрович.

– Выходит, чтобы не попасть в дом скорби, мне нужно самому признать себя сумасшедшим…. Так? – рассуждая как бы вслух, сказал новичок.

– Ай, – махнул рукой Андрей Петрович, – это часть нашей повседневной жизни. Привыкайте.

Новичок ничего не ответил…

Проснулся он оттого, что невыразимо продрог. Все тело ломило от боли, затекла каждая мышца. Тяжело поднявшись на задеревеневших ногах, он с хрустом потянулся. Гос-с-споди, как же у него все болит…

– Это правильно, разомнитесь, – раздался скрипучий голос Андрея Петровича.

– Уже утро, скоро приедет начальство. Вы помните, о чем мы договаривались? – продолжил он.

– Да, конечно, дом скорби… Чтобы туда не попасть, необходимо все отрицать. Ф-фух… – шаря взглядом по серому полу, ответил новичок и затем спросил:

– Послушайте, а где же тот, третий?

– Жена выкупила, – ответил Андрей Петрович, – вы ненароком вздремнули.

– «Ненароком!», «вздремнули!», умеет же интеллигенция красиво соврать! – послышался снаружи уже знакомый женский голос. – Ведь дрых же человек, вполне конкретно дрых, а говорят – «вздремнули!».

Оглянувшись на голос, пришелец, смутившись, опустил глаза. Кровь жарко прилила к лицу, в горле запершило. То ли света стало больше в камере, то ли зрение привыкло, но только теперь он заметил, насколько откровенен был ее наряд… Короткая блестящая полоска, обхватившая бедра, сильные тонкие ноги в чулках, открытый живот и, Господи, он думал, что почудилось, – металлическая сережка. В пупке! Стан обхватывала лишь тонкая полоска материи, плотно, словно перчатка. И все – и вырез, и тело, что проглядывает сквозь тончайшую ткань, и движения ее – размеренные, легкие, когда она какой-то деревяшкой с перекладиной, на которую намотана тряпка, мыла пол…

Как же можно столь очаровательному, пусть и откровенному, даже вызывающему созданию позволять истязать себя столь грубым трудом…

Он бросил еще один быстрый взгляд в ее сторону и застыл, словно зачарованный. Невозможно, решительно невозможно отвести глаза…

О нет, она не была красива… Уж точно не соответствовала тем законам женской грации, что были приняты в его кругу. Вызывающим и где-то даже отталкивающим был ее облик и в то же время, в то же время… Грубая, чувственная сила животной энергией и молодостью дышала в каждом ее движении. Это совершенно парализовало волю, и тело откликнулось само, совершенно не слушая разум.

Девушка тем временем работу свою завершила. Давешний «товарищ старший сержант» с сонным, сердитым лицом окинул равнодушным взглядом коридор. Затем протянул ей… некий предмет, из которого она добыла какую-то… нечто… поднесла его к пламени и… закурила?! Пахло – хоть и диковинным – но табаком. Одна-а-ако.

С удивлением он отметил также, что этот самый партикулярный человек, весьма молодой, кстати, остался хмуро безразличен к выставленным на всеобщее обозрение прелестям этой особы.

Звякнула решетка соседней камеры, и снова воцарилась знобкая гулкая тишина. Только в глубине коридора, там, откуда приходил «товарищ старший сержант», изредка доносились шаги да слышался резкий дребезжащий звоночек.

Утро дало немного света, и Андрей Петрович с удвоенным вниманием следил за своим сокамерником, не переставая думать о глубине внутреннего перевоплощения этого человека.

Действительно, можно научиться говорить в присущей тому времени манере или же вести себя на грани между отчужденностью и высокомерием, но нельзя реагировать на современную моду с таким искренним смущением и удивлением, ежели ты уже хоть раз видел ее. Та непонятная смесь стыда и любопытства, с которой новичок наблюдал за убирающейся барышней из соседнего «номера», напомнила ему, как вместе с друзьями, будучи уже взрослыми людьми, подшучивая друг над дружкой, чтобы скрыть смущение, с ушами, красными от ощущения прикосновения к чему-то запретному, листали замусоленный не одним поколением институтских работников «Плейбой», оставленный когда-то одним из приезжих ученых. Сравнительно невинный по нынешним временам журнальчик, казавшийся тогда воплощением порока.

Да уж, есть над чем поразмыслить…

– Знаете, – из размышлений Андрея Петровича выдернул его голос – немного смущенный, неуверенный, – я вот все думаю… Знаете, ночью все кошки серы…

– Это вы о чем? – полюбопытствовал Андрей Петрович.

– Сейчас, сейчас, – махнул он рукой, – в мыслях, простите, полный сумбур…

Его подопечный подсел ближе, склонился и прошептал:

– Ну, хорошо-хорошо, допустим, я буду молчать, но моя внешность… Она же будет вопиять, что я – это Пушкин! – сказал он с мукой в голосе.

– Ах, вот вы о чем… – задумчиво протянул Андрей Петрович.

– Ведь вам же было известно мое имя, – закончил свою мысль неизвестный.

– Ну да, я действительно знаю о существовании сочинителя Пушкина, – сказал Андрей Петрович и тут же уточнил: – Точнее, я знаю, что он существовал. Но не мне, психиатру, говорить вам, поэту, о смысловой разнице между глаголами «знать» и «узнать». Вот и девушка тоже вас не признала…

– Полноте… она еще так молода… – неуверенно проговорил пришелец.

– Вы так полагаете? – хмыкнул Андрей Петрович и, повернувшись к соседней камере, сказал громко:

– Сударыня? Простите, имени вашего не знаю.

– Чего тебе, дед? – послышался недовольный голос.

– Мы вот с моим… кхгм… коллегой затеяли спор. Не могли бы вы нам помочь? – подмигнув новичку, сказал Андрей Петрович.