При упоминании дубинки посеревшее лицо Барстоу побледнело еще сильнее, а правая рука, скрытая складками халата, невольно дернулась.

– Она же при вас сегодня, верно я говорю? – поинтересовался Спеллман, не сводя глаз с выпуклости под белым больничным халатом. – Я бы на вашем месте не таскал ее все время с собой. Сегодня она вам не понадобится. По крайней мере здесь, в подвале…

При этих его словах Барстоу как-то сжался в комок, и кровь окончательно схлынула с его лица. Не говоря ни слова, он резко развернулся и торопливо, едва ли не бегом, отправился восвояси. Спеллман только сейчас заметил, что из «глазков» дверей вдоль всего коридора на него устремлены взгляды пациентов. Обитатели камер – кто в ужасе, кто с явным злорадством – уставились вслед удаляющейся фигуре старшего санитара. И в глазах каждого читалась плохо скрываемая ненависть, отчего Мартин даже вздрогнул.

Через час, повторно спустившись в Преисподнюю, Спеллман решил поговорить с тремя-четырьмя пациентами, но, увы, его попытки не увенчались успехом. Даже Ларнер отказался общаться с ним. Тем не менее Мартину показалось, что он улавливает некую ауру удовлетворения, ощущение безопасности, исходившее из-за запертых дверей…

Почти целую неделю после стычки с Барстоу Спеллмана так и подмывало рассказать о странном поведении санитара доктору Уэлфорду, но в то же время он не желал доставлять коллеге неприятностей. В конце концов, разве есть у него конкретные доказательства того, что Барстоу недобросовестно исполняет служебные обязанности? Даже если тот, спускаясь в подвальное помещение, берет с собой палку, это вряд ли можно считать доказательством злого умысла. Барстоу никак не мог использовать свое оружие против пациентов. Судя по всему, этот неприятный тип – обычный трус и не более того. Его, понятное дело, лучше сторониться, но бояться ни в коей мере не стоит.

Да и вообще, ситуация в стране была не из лучших. Спеллман не желал, чтобы у него на совести оказался новоиспеченный безработный по фамилии Барстоу. Правда, он задал несколько осторожных вопросов другим санитарам, однако никто не сказал в адрес Барстоу ничего определенного – судя по всему, к нему относились достаточно равнодушно; по крайней мере ничего дурного за ним не замечали. Этого оказалось достаточно, чтобы Мартин Спеллман на время перестал думать о Барстоу…

* * *

В ноябре Спеллману стало известно, что Барстоу перебирается в «жилую» часть клиники. Хозяйка, у которой он снимал жилье, якобы ожидала возвращения сына из-за границы, и ей понадобилась комната, которую прежде занимал постоялец. Через несколько дней малоприятная перспектива стала реальностью, и странный санитар переехал в одну из четырех комнатушек первого этажа. Не успел Барстоу обосноваться на новом месте, как в Оукдине проявились первые признаки грядущего кошмара.

Это случилось ранним утром, после одного из тех редких вечеров, когда Мартин Спеллман, устав от работы в клинике, уступал уговорам Гарольда Муди и отправлялся с ним в деревню Оукдин пропустить рюмку-другую. Склонности к спиртному Мартин не имел, и обычно его «загулы» ограничивались тремя-четырьмя бокалами пива. Однако в ту ночь он, что называется, был в ударе, и когда Муди ближе к полуночи дотащил его до клиники, Мартина хватило лишь на то, чтобы переступить порог комнаты и без чувств рухнуть на постель.

Именно чрезмерная доза пива спасла Мартина от поспешных действий, когда разразился вышеупомянутый кошмар, ибо в любое другое время доносившиеся из подвала душераздирающие вопли больных наверняка заставили бы его проснуться. Случилось так, что он пропустил «самое интересное», как выразился на следующее утро Гарольд Муди, когда зашел разбудить его.

«Самое интересное» состояло в том, что четырьмя часами ранее, примерно в три утра, один из обитателей Преисподней скончался после особенно жуткого приступа безумия. При этом данный пациент, некий Гордон Мерритт, который вот уже двадцать лет страдал помешательством, каким-то непостижимым образом умудрился вырвать себе глаз!

Лишь позднее Спеллману пришло в голову узнать, кто из санитаров дежурил в ту злосчастную ночь, когда у Мерритта случился последний, роковой приступ безумия. И его охватило недоброе предчувствие, поскольку ему сообщили, что дежурным был Барстоу.

После смерти Мерритта прошло две недели. Все это время Барстоу держался особенно замкнуто, хотя и раньше не отличался особой общительностью. Более того, не знай Спеллман, что санитар переехал в клинику, он бы даже не заметил его присутствия. На самом же деле руководство Оукдина не радовала необходимость выяснять причины гибели одного из пациентов; вот почему дежурившему в ту роковую ночь санитару сделали строгий выговор. Когда случилось несчастье, он якобы не проявил надлежащей бдительности. Администрация клиники, похоже, пришла к мнению, что трагедии можно было бы избежать, прояви Барстоу «чуть больше расторопности»…

13 декабря Спеллману снова выпало ночное дежурство, и снова ему пришлось совершать обход отделения для буйных, именуемого Преисподней. До этого момента он еще не отдавал себе отчета в том, что где-то в его подсознании затаилась потребность разузнать об обстоятельствах смерти Мерритта более подробно. Понимал он лишь одно: какое-то подспудное чувство не дает ему покоя и требует, чтобы он все выяснил. В первый же приход в подвальное отделение Мартин направился прямиком к палате Ларнера и, приблизившись к «глазку», подозвал пациента.

Палаты были устроены таким образом, чтобы в маленькие, зарешеченные окошки в дверях хорошо просматривались все углы. Иными словами, каждая камера имела форму клина, и в остром конце этого клина располагалась дверь. Когда Спеллман позвал Ларнера, тот лежал на кровати в дальнем конце палаты и безмолвно разглядывал потолок. Услышав голос, он тут же встал и подошел к двери.

– Скажите, Ларнер, – поинтересовался Мартин, обменявшись с больным приветствиями, – вы знаете, что случилось с Мерриттом? Все действительно было так, как говорят или?.. Вы ведь расскажете мне, что произошло, верно?

– Санитар Спеллман, могу я попросить вас об одной услуге? – По всей видимости, Ларнер не расслышал вопроса или – как подумалось Спеллману – предпочел оставить его без внимания.

– Об услуге? Разумеется, если это в моих силах… но чего вы хотите от меня, Ларнер?

– Нужно, чтобы справедливость восторжествовала! – выпалил сумасшедший с такой страстью, что Мартин Спеллман даже отпрянул от двери.

– Справедливость, Ларнер? Что вы хотите этим сказать?

– Да, справедливость! Именно! – Больной посмотрел на юного санитара через решетку, а затем, часто моргая, заговорил – быстро и страстно, в характерной для сумасшедших манере, причем резко сменив тему разговора: – Доктор Уэлфорд обмолвился, что книга «Хтаат Аквадинген» вызвала у вас интерес. Меня она тоже когда-то увлекла, но вот уже много лет как она мне недоступна. Похоже, врачи полагают, что ее содержание… э-э-э… так сказать, «противоречит моим интересам». Возможно, они и правы, хотя лично я в этом не уверен. Не спорю, меня упрятали сюда именно из-за этой книги. Да-да, можете не сомневаться, именно из-за нее я сейчас нахожусь здесь. А все потому, что слишком часто перечитывал Шестую Сатхлатту. И даже сумел почти полностью сломать барьер. То есть, я хочу сказать, одно дело – видеть Йиб-Тстла во сне, такое еще можно выдержать, но помочь ему пробиться через барьер!.. Есть у меня одна жуткая мыслишка. Пускай он прорвется – и никто ему не будет мешать!