Близких родственников у нас не было, не считая деда с бабкой, но они… ладно, про них как-нибудь потом. Друзей у отца тоже почти не было. К нему приходили покупатели, но их отец в дом не пускал – наливал им по стаканчику красного на перевернутом ящике в сарае. Интересно, за первые полтора года своей жизни я видел хоть одно человеческое лицо, кроме отцовского? Думаю, что нет.

Считается, что дети учатся говорить, подражая взрослым. Если это действительно так, то моим первым словом было, скорее всего, не «папа» и, разумеется, не «мама», а «гав-гав».

Конечно, был еще дядя Марсель – старший брат отца, но они люто ненавидели друг друга. Годом раньше у них чуть не дошло до смертоубийства. Это случилось во время деревенского праздника. Они подрались – ни дать ни взять два оленя, сцепившиеся рогами из-за лани, – и наверняка покалечили бы друг друга, если бы их не растащили. Они стояли в окружении десятка подвыпивших парней, которые их подзуживали, и махали кулаками. Возможно, тем бы дело и кончилось, но тут Марсель схватил за горлышко пустую бутылку, разбил ее о стену и двинулся на брата, бормоча сквозь зубы: «Щас ты у меня получишь! Ну все, щас ты у меня получишь!» Вместо того чтобы его утихомирить, идиоты-зрители бросили моему отцу вторую бутылку: чтобы драка продолжалась на равных. Он тоже шарахнул ею о стену – разбитое стекло ощерилось острыми краями – и выставил вперед. Братья жгли друг друга полными бешеной ярости взорами. Между двумя родными по крови созданиями разыгрывалась настоящая античная трагедия, и даже полуграмотные деревенские оболтусы это почувствовали. Хорошо, что одна девчонка – не такая глупая, как остальные, – догадалась сбегать к дому, где жил полицейский, и разбудила его. Он высунулся в окно, и она крикнула: «Идите скорее, там братья Бенуа друг дружку убивают!» Он пришел с охотничьим ружьем, которое наставил на Марселя как настроенного наиболее злобно, и заставил того выпустить из рук разбитую бутылку. С тех пор братья так и не помирились.

Наверное, моя мать была настоящая красавица, раз довела обоих до такой дикости. Насколько мне известно, от нее осталось всего две фотографии. Первая – черно-белая, свадебная. На ней человек двадцать, все принаряженные, стоят и смотрят в объектив со странно серьезными, учитывая обстоятельства, лицами. Можно подумать, они пришли не на свадьбу, а на похороны. Марселя на снимке нет. Детей тоже нет. У жениха, то есть моего отца, над губой жесткая щеточка усов, которые ему совершенно не идут; вообще в строгом костюме он сам на себя не похож. Мать держит в руках, затянутых в белые перчатки, букет цветов. Вид у нее слишком неестественный, чтобы понять, правда ли она так красива. Я пытался исследовать ее лицо на этой фотографии с помощью лупы, но оно так и осталось для меня загадкой. Единственное, что мне удалось прочитать в ее глазах, это немой вопрос: «Что со мной стало бы, проживи я дольше?» И еще один, самый главный: «Кто ты такой и почему разглядываешь меня через лупу?»

На второй фотографии она чуть моложе, ей лет пятнадцать или шестнадцать; она снята не совсем в полный рост, примерно по колено, и, глядя на это фото, лучше понимаешь, почему два оленя из-за нее передрались. У нее точеная фигурка и плавный изгиб бедер. Голову она слегка наклонила, и темные распущенные волосы рассыпались по плечам. Но больше всего притягивает взгляд ее черных глаз – они смотрят чуть лукаво и сулят неземные наслаждения. Мне нравится думать, что братьев пленили именно эти черные глаза; они-то и заставили их потерять голову.

Надобно сказать, что поначалу юную красотку Жанну соблазнил мой дядя Марсель. Было это в июне, в год, предшествовавший ее кончине. Она только что приехала в нашу деревню и устроилась домработницей к нотариусу. У нее был городской выговор, но ни капли городской спеси. Марсель был красивым парнем, он учился на страховщика и лучше всех танцевал ча-ча-ча. Никто не сомневался, что он вскружит ей голову, – да так оно и произошло. Они не теряли времени даром и уже в сентябре, хотя не были женаты, поселились вместе в небольшой квартирке в Лувера, плата за которую съедала половину жалованья Жанны, но ей было на это плевать. Все шло прекрасно, если бы не Марсель, вернее, не его ревность. Стоило ей только взглянуть на кого-нибудь своими черными глазами, как он приходил в неистовство. И словами он не ограничивался. Мог влепить ей затрещину, а если она пыталась дать сдачи, совсем сатанел и избивал ее уже по-настоящему. Пару месяцев она молча сносила его побои, но однажды вечером, после очередной трепки, убежала к его младшему брату Жаку, который тогда жил на родительской ферме. Она бросила в окно его спальни камешек, он открыл ей заднюю дверь и впустил в дом.

Она прижалась к Жаку своим хрупким тельцем, и он понял, что пропал. Он ощутил прикосновение ее изящной груди и аромат ее волос. Потом она заговорила, а каждый знает, как могут кружить голову слова. Заливаясь слезами, она сказала: «Ты добрый, ты не такой, как твой брат» – и попросила: «Обними меня, мне страшно». Дальше последовало: «Какая у тебя гладкая кожа» – и, почти без перехода: «Можно я останусь у тебя на ночь?» В результате на другое утро Жак, безобидный младший брат, пылая страстью, охватившей душу и тело, поклялся ей, что защитит ее от любых невзгод и ей больше нечего бояться. Они не стали прятаться и в обнимку прошлись на виду у Марселя, который сначала изумился их отваге, а потом впал в ярость. Два месяца спустя, когда она сказала своему новому возлюбленному: «Я жду от тебя ребенка», Жак почувствовал себя настоящим мужчиной и страшно этим возгордился. Его не волновало, что старший брат был на восемь сантиметров выше его, считался пройдохой и мечтал вернуть Жанну; он решил, что никогда ему ее не отдаст. Лучше смерть. Он объявил брату мировую войну.

Но существует и другая версия этой истории, к сожалению, не такая красивая. Согласно этой версии, Жанна забеременела, когда еще была с Марселем, хотя переспала с ним всего шесть раз. Подумать только, как у некоторых все легко получается! Она ничего ему не сказала. Она никому ничего не сказала. Проплакав неделю, она поняла, что связала свою жизнь с человеком, привыкшим по любому поводу давать волю кулакам. Выйти за него замуж? И ближайшие шестьдесят лет – если ей суждено дожить до восьмидесяти – терпеть его побои? Нет. Ни за что. Найти фабрикантшу ангелов, которая избавит ее от ребенка, а заодно, вполне вероятно, так покалечит, что у нее больше никогда не будет детей? Нет, ни за что. И тогда она обратила свой взор на Жака – младшего брата, конечно, не такого красавчика, как старший, и, пожалуй, чуток простоватого. Он был ниже ростом и краснел, как девушка, если она при нем слишком пылко целовала Марселя. Она давно заметила, что он на нее запал, и невольно строила ему глазки – просто так, из невинного удовольствия. Но вообще-то он ей и правда нравился, он был хороший парень, этот Жак. Она знала, что достаточно ей щелкнуть пальцами, и он будет у ее ног. Ну так вот же оно, решение проблемы! Она не долго раздумывала. Поболтала с одним парнем, улыбнулась другому, одним словом, слегка спровоцировала Марселя. Он ее ударил, она возмутилась, он назвал ее шлюхой и ударил еще раз, а потом еще и еще, она убежала, хотя на дворе уже стемнело, заставила себя заплакать, порвала на себе платье, как в грошовой мелодраме, бросила в окно камешек и кинулась в объятия остолбеневшему Жаку. «Твой брат меня избил. Мне страшно». Вот и вся история.