Мальчикам дом поначалу страшно не понравился, а Аманда, бывшая на последних месяцах беременности, ударилась в слезы, но местное начальство было расположено помочь мне, и землевладелец продал мне амбар вместе с акром земли, на которой он стоял, и сам не мог поверить, как ему улыбнулось такое счастье.

Я пригласил специалиста осмотреть дуб. Он сказал, что это исключительный старый экземпляр. Триста лет, по самой скромной оценке. «Он переживет всех нас», – сказал он. Вечная сила дерева, казалось, внушала мне покой. А когда каждый из сыновей узнал, что станет хозяином собственной отдельной комнаты, то все возражения рассеялись как дым.

Аманда повторила:

– Что повлияло на твое решение?

Я ответил:

– Дуб.

– Что?

– Здравый смысл, – поправился я, и это ее удовлетворило.

В среду я получил два важных письма. В первом, от Оксфордского районного совета, содержался отказ принять мое предложение касательно получения разрешения на реставрационные работы в особняке с растущей в гостиной березой. Я позвонил поинтересоваться, почему мне отказано, ведь мое третье предложение, казалось, устроило всех и получило официальное одобрение. Теперь они пришли к заключению, сказал мне не терпящий возражений голос, что особняк следует восстанавливать как одно жилище, а не делить его на два или четыре дома поменьше, как предлагал я. Может быть, я захочу представить пересмотренный проект. К сожалению, нет, я этого делать не буду, сказал я. Забудьте об этом. Я позвонил хозяину особняка и сказал, что больше не являюсь потенциальным покупателем, что привело его в неописуемую ярость, что и следовало ожидать, но разрешение на проектирование было первым условием покупки.

Вздохнув, я повесил трубку и выкинул труд трех месяцев в мусорный ящик. А если точнее и буквальнее, то швырнул обратно в ящик моего письменного стола.

Второе письмо было от адвоката, представляющего семейство Стрэттонов. Меня приглашали на чрезвычайное собрание держателей акций Стрэттон-Парка, которое должно было состояться на следующей неделе.

Я позвонил адвокату.

– Меня ждут? – поинтересовался я.

– Ничего не могу сказать, мистер Моррис. Но, поскольку вы акционер, они должны были уведомить вас о собрании.

– Ну, и что вы думаете по этому поводу?

– Решение принимает только сам акционер, значит, это на ваше усмотрение, мистер Моррис.

Голос звучал очень осторожно и ни к чему не обязывающе, мол, ничем помочь не могу.

Я спросил, имеют ли мои акции право голоса.

– Да, имеют. Каждая акция имеет один голос.

В пятницу я объехал все школы, так как заканчивалась четверть, и забрал мальчиков на пасхальные каникулы: Кристофера, Тоби, Эдуарда, Элана и Нила.

Все они хотели знать одно и то же: что я запланировал для них на каникулы?

– Завтра, – спокойно объявил я, – мы идем смотреть на гонки.

– Автомобильные? – с надеждой спросил Кристофер.

– Конские.

Всеобщее разочарование.

– А на следующей неделе… на поиск развалин.

Гробовое молчание продолжалось всю дорогу до дома.

– Если я не найду еще одной замечательной развалины, нам придется продать этот дом, – подвел я черту, останавливаясь у дверей своего замечательного амбара. – Выбирайте.

Эти слова протрезвили их.

– Почему ты не можешь найти себе настоящей работы? – Я воспринял эту реплику как неохотное одобрение предложенной программы. Я всегда объяснял им, откуда берутся деньги на еду и одежду, велосипеды и тому подобное, и поскольку они не могли пожаловаться на существенные стеснения, то бесконечно верили в развалины и без всякой подсказки с моей стороны всегда немедленно сообщали о любой находке.

Получив отрицательный ответ относительно особняка, я просмотрел пачку ответов на рекламу, которую поместил в «Спектейторе» три месяца назад: «Требуется нежилое здание. Любое, от замка до коровника».

Я навел справки о нескольких интересных предложениях, чтобы увериться, что они все еще имеют силу. Так как, благодаря недавнему падению цен на недвижимость, все они, по-видимому, сохранились, я и пообещал их осмотреть и сделал соответствующий список.

Я даже вряд ли признавался самому себе, что нежилые здания, маячившие где-то на окраинах моего сознания, – это трибуны Стрэттон-Парка. Один только я знал, какой у меня долг третьему барону.

Над Стрэттон-Парком, где должны были состояться состязания по стипль-чезу, лил дождь, но мои пятеро старших сыновей – от четырнадцатилетнего Кристофера до семилетнего Нила – роптали не столько по поводу погоды, сколько по поводу того, что по случаю воскресенья пришлось облачиться в чистенькую скромную одежду. Тоби, двенадцати лет, восседавший тогда на красном велосипеде, попробовал вообще уклониться от поездки, но Аманда твердой рукой запихнула его в мини-автобус со всеми остальными. На дорогу она снабдила нас кока-колой и булочками с ветчиной и омлетом – с ними мы расправились, как только встали на стоянку у ипподрома.

– О'кей, – сказал я, собирая замасленные листы бумаги в пластиковый мешок. – Главные правила. Первое, не носиться повсюду как оголтелые и никого не толкать. Второе, Кристофер смотрит за Эланом, Тоби – за тобой смотрит Эдуард. Нил идет со мной. Третье, мы назначим место встречи, и после каждого заезда все немедленно собираются там.

Все кивнули. Правила управления массовым поведением в нашей семье существовали давно и хорошо понимались всеми, и регулярные переклички не раздражали, а успокаивали.

– Четвертое, – продолжал я, – не заходите лошадям сзади, потому что они имеют обыкновение брыкаться, и, пятое, несмотря на то, что мы с вами в бесклассовом обществе, на ипподроме вас лучше поймут, если вы будете ко всем обращаться «сэр».

– Сэр, сэр, – осклабился Элан. – Сэр, я хочу писать.

Я провел их строем через главный вход и купил им билеты с правом доступа по всему ипподрому. На замочках «молний» пяти анораков с синими капюшонами болтались на шнурках белые картонные бирки-значки. Лица всех пяти, даже у Тоби, были очень серьезными и доброжелательными, и я испытал нечастый момент, когда мог почувствовать гордость за своих детей.

Сборный пункт был установлен под навесом, недалеко от того места, где победители расседлывали лошадей, и в непосредственной близости от мужского туалета. Затем мы миновали ворота ипподрома и вышли к первым рядам трибун, там, удостоверившись, что все освоились с этим местом, я отпустил две старшие пары в свободное плавание. Нил, сообразительный, но очень застенчивый, когда оказывался вне окружения своих братьев, тихонько сунул свою ручку в мою и, как бы между прочим, временами хватался за мои брюки, только бы не потеряться в этой толпе.