Федор Юрьевич приходился царю свойственником, ибо состоял в браке с сестрой жены его брата, Ивана V Алексеевича, Анастасией Федоровной, урожденной Салтыковой. И Салтыковы, и Ромодановские придерживались взглядов патриархальных, поначалу одевались и трапезничали по старорусскому обычаю. Вот как описывает князя Алексей Н. Толстой в своем знаменитом романе “Петр Первый”: “В светлицу, отдуваясь, вошел тучный человек, держа в руке посох, кованный серебром, и шапку. Одет он был по-старомосковски в длинный – до полу – клюквенный просторный армяк; широкое смуглое лицо обрито, черные усы закручены по-польски, светловатые – со слезой – глаза выпучены, как у рака”.

Говорили, что хлебосольством князь превосходил прочих “птенцов гнезда Петрова”. Но изысканных блюд не жаловал, потчуя гостей русскими щами, бужениной из баранины с чесноком, ставленными медами, а также – после перцовки на закуску – пирогами с угрем. Страстный любитель охоты (которую Петр не любил), он обладал знатным охотничьим снаряжением, коему могли позавидовать и самые искушенные в этом деле польские магнаты.

Сторонник старины, Ромодановский следовал, однако, всем новациям, введенным царем-реформатором. В угоду Петру I (правда, не без некоторого борения) он сбрил ветхозаветную бороду и облачился в немецкое платье. Мало того, он стал в этом пункте большим роялистом, чем сам король – нещадно раправлялся с теми, кто дерзал явиться к нему в дом в старинной длинной шубе и с бородой до пят. Такой незадачливый гость уходил от Федора Юрьевича в шубе, отрезанной до колен, и с бородой, торчащей из кармана, чтобы “ее в гроб положить, если перед Богом стыдно”. Оценивая подданных по ”годности” и отвергая притязания на исключительность со стороны природных аристократов, Ромодановский и здесь шел за царем. Сам потомок бояр, он, по словам А. С. Пушкина, стал истинным “бичом горделивости боярской”, высмеивая и унижая тех, кто кичился своим знатным родом.

В созданном Петром Всешутейшем соборе, члены которого имели каждый свой сан, Ромодановский занял самый высокий пост – князя-кесаря. Заметим, что сам царь был всего лишь скромным протодьяконом. И вот что характерно: соборяне часто употребляли в речи ненормативную лексику (вместо “монахиня” они говорили “монахуйня”, вместо “анафемствовать” – “ебиматствовать” и т. п.). По настоянию Петра все они получили матерные прозвища – сам Петр именовался “Пахом-пихайхуй” а, к примеру, бывший учитель царя Никита Зотов, помимо патриарха “от великих Мытищ до мудищ”, звался “Петрапизд”. И только один князь-кесарь Ромодановский был лишен бранной клички. Соборяне торжественно пели ему аллилуйю.

Как известно, кесарю – кесарево: Ромодановский, обладавший высоким шутовским титулом, был окружен отнюдь не шуточными почестями. Когда кесарь восседал на троне и произносил, как заклинание: “Пьянство Бахусово да будет с тобою!”, все ему раболепно кланялись, не смея даже поднять глаза от страха. Сам царь Петр Алексеевич целовал кесарю руку, а в письмах аттестовал его: “Государь”, “Min Her Kenich”, “Ваше Пресветлейшество”, “Ваше Величество”, себя же называл “рабом” и “холопом”, демонстрируя тем самым свое верноподданичество.

Некоторые исследователи склонны видеть в таком восхвалении насмешку царя над Ромодановским. Этот почин Петра сравнивают с известной лицедейской причудой Ивана Грозного, когда тот вдруг назвал “царем Московским” крещеного татарского князя Семена Бекбулатовича и писал ему льстивые послания. Но татарин пробыл на русском престоле недолго и был чисто ходульной фигурой, между тем как в руках Ромодановского Петр сосредоточивает вполне реальную, а подчас даже неограниченную власть. И речь идет не только о Преображенском приказе, где Федор Юрьевич хозяйничает по своему хотению. Отправляясь за кордон, царь доверяет ему Первопрестольную, приказав “править Москву, и всем боярем и судьям прилежать до него, Ромодановского, и к нему съезжаться всем и советовать, когда похочет”. Если Ромодановский – только шут, то как объяснить то, что царь поручал ему серьезнейшие и ответственнейшие дела, от которых в буквальном смысле зависела судьба всей империи? Приведем отрывок из его письма к Ромодановскому от 22 февраля 1706 года, где Петр конкретно указывает князю: “Пороху изволь держать 25000 пуд постоянно всегда, а что убудет, сейчас дополнить. Фитилю 40 пуд изволь прислать; також 600 палуб для пороха и две тысячи телег простых с нарочитым числом колес и осей… Изволь, сделав… сим путем прислать в Смоленск”. И таких писем множество! Известно, что князь-кесарь скрупулезно выполнял все поручения царя, в особенности же это касалось поставок артиллерии для военных баталий. И Петр регулярно отправлял князю подробные рапорты с мест сражений, по-прежнему называя себя его нижайшим рабом.

Такое уничижение всамделишного царя перед князем-кесарем тем более объяснимо, если учесть, что именно последнему было поручено производство подданных в чины за вполне реальные заслуги перед Отечеством. И касалось это прежде всего самого Петра, коему Ромодановский пожаловал звания полковника (1706), генерал-поручика и контр-адмирала (1709), вице-адмирала (1714). Подобная практика имела глубокий смысл, ибо показывала, что, несмотря на свое августейшее происхождение, цари должны заслужить перед народом и державой тот или иной чин. (Примечательно, что и последний российский император Николай II был лишь полковником армии.)

Многоликая, на первый взгляд, фигура Федора Ромодановского наводит на размышление о феномене шутовства в Петровскую эпоху. Петр Великий считал шутов “умнейшими русскими людьми” и многих из них назначал, наряду с потешными, на самые что ни на есть серьезные должности (так, князь-папа Никита Зотов имел чин действительного тайного советника, а Юрий Шаховской, он же архидьякон Гедеон, был гевальдигером, то есть полицейским экзекутором, и т. д). Но важно то, что в сознании людей того времени строго очерченной границы между этими сферами деятельности не существовало – шутовство тоже рассматривалось как государева служба. А потому можно говорить о различных гранях личности Ромодановского – этого свирепого, но без лести преданного служителя делу великого Петра, истого патриота России.

Можно только посетовать, что в современной России отсутствует орден Иуды, введенный некогда еще самим Петром Великим. А как было бы здорово увидеть сегодня такой презренный знак на груди какого-нибудь завзятого русофоба, бессовестного казнокрада, предателя интересов Отечества, ведь страна должна знать не только своих героев, но и своих антигероев! Собственно, таковым и был замысел царя-преобразователя, учредившего сию оригинальную награду для изменника – гетмана Ивана Мазепы (1644–1709).

Киевские письменники и историки тщатся нынче представить Мазепу ревностным борцом за “самостийность” и “незалежность” Украины, посвящая его апологетике целый ворох литературы вкупе с весьма тенденциозным фильмом “Молитва за гетмана Мазепу”. Однако у Петра I были свои веские резоны ненавидеть мятежного малоросса, предавшегося врагам России – шведскому королю Карлу XII и польскому королю Станиславу Лещинскому. Позицию Петра очень точно выразил писатель-эмигрант Владимир Максимов, назвавший имя Мазепы в числе имен, “покрытых несмываемым позором предательства, вероломства, клятвопреступления и измены”.