Куракин дает Шаховскому прозвище – “лепень-прилипало”, что характеризует шута как человека докучливого, навязчивого, въедливого. Возможно, кавалер ордена Иуды и получил свою награду, чтобы доносительством искупить вину своего рода перед Романовыми, потому-то он и вынюхивал иуд около трона и доносил о них царю. И знаменательно, что в 1711 году, то есть через два года после получения ордена, Петр назначил его на только что созданный пост главного гевальдигера, то есть начальника всей военной полиции России. В подчинении шута-орденоносца оказались военные прокуроры, фискалы и палачи с их зловещими причиндалами – виселицами, кандалами, оковами. Обязанности же его состояли в осуждении и экзекуциях предателей, дезертиров, паникеров, а также тех, кто сеял смуту и беспорядки. Так, человек, щеголявший орденом с изображением повесившегося на осине Иуды, возглавил службу, в ведении которой находилось повешение врагов Отечества. А это, понятно, уже не было игривой пародией. Должность Шаховского была в буквальном смысле убийственно серьезной.

Похороны Шаховского 30 декабря 1713 года при всей их помпезности были не серьезными, а скорее шутовскими. Гроб архидьякона Гедеона сопровождали бражники, именовавшиеся “духовными особами” Всешутейшего и Всепьянейшего собора, во главе с князем-кесарем и князем-папой. Так покидал сей мир первый и последний в российской истории кавалер ордена Иуды. Думается, однако, что и в сегодняшней России немало кандидатов на этот забытый наградной знак. Серьезных кандидатов на получение потешного ордена!

Наследник знатного рода, Иван Михайлович Головин (1672–1737) был любимцем Петра Великого. Он начал службу комнатным стольником и сопровождал монарха и в Азовских походах (1695–1696), и по Европе в составе “большого посольства” (1697). Царь вознамерился послать его в Италию, где Головину надлежало учиться “корабельной архитектуре”. Пробыв за кордоном четыре долгих года, он вернулся, наконец, в Петербург. Монарх препроводил его в Адмиралтейство и подверг строгому экзамену. Тут-то и выяснилось, что Иван не ведал в корабельном деле ни уха, ни рыла. “Выучился ли ты по крайней мере по-итальянски?” – спросил рассерженный Петр. Головину пришлось ответить, что и тут он не преуспел. “Что же ты делал все это время?” – “Всемилостивейший государь! Я курил табак, пил вино, веселился, учился играть на басу и редко выходил со двора”, – откровенно признался этот горе-ученик. Как ни горяч был Петр, такой искренний и прямодушный ответ утишил его гнев. Он не только не наказал Ивана Михайловича, но велел нарисовать его парадный портрет, где Головин с трубкой в зубах, окруженный музыкальными инструментами, торжественно восседает за столом, а рядом валяются в небрежении навигационные металлические приборы. Более того, царь дал ему прозвище “князь-бас” (игра слов: “бас” – одновременно и музыкальный инструмент, и, в переводе с голландского, “искусный мастер”), а также – вот, казалось бы, парадокс! – объявил его главным корабелом всего российского флота.

Почему же на столь ответственный пост Петр назначил человека несведущего, явного лентяя и неуча? Вот что говорят по этому поводу современники. Камер-юнкер Фридрих Вильгельм Берхгольц утверждает, что Головин получил это звание “только в качестве царского любимца”. Другой иноземец Фридрих-Христиан Вебер подчеркивает шутовской характер должности князя-баса и говорит о ней как о наказании, которому Петр подверг нерадивого подданного. Граф Геннинг-Фридрих Бассевич изъясняется более высокопарно и объясняет выбор Петра “одним из тех капризов благоволения, от которых не изъяты и благоразумнейшие из государей”.

Хотя некоторые назначения царя действительно можно отнести к “капризам благоволения” (так, он произвел в адмиралы весьма далекого от морского дела Франца Якоба Лефорта, а Алексея Шеина сделал генералиссимусом, хотя тот до того ни разу не побывал на поле брани), случай с Головиным иного свойства. В нем весь Петр – не только великий преобразователь, но и главный шутник своей эпохи. Конечно, князь-бас стал членом его собора и был окружен всеми внешними атрибутами власти. Царь величал его “высокоблагородным господином” и “высокопочтеннейшим учителем”, называл “вторым Ноем”, сравнивая заботы Головина о российском флоте с трудами строителя ветхозаветного ковчега. Кроме того, именно Иван Михайлович ведал производством в чины (по ходатайству царя) российских корабелов. Он также получил право при спуске каждого нового корабля на воду церемонно “вбивать в него первый гвоздь и прежде всех помазать немного киль дегтем, только после чего прочие корабельщики, в том числе и сам царь, следовали его примеру”. И тогда в Адмиралтействе во славу князя-баса торжественно палили пушки! Петр взял за правило на каждом застолье поднимать тост “за деток Ивана Михайловича”, то есть за корабли российского флота. Он даже обязался выплатить своему шуту Яну Лакосте астрономическую сумму в 100 тысяч рублей, ежели паче чаянья позабудет поднять за Головина заздравный кубок (впрочем, денщики всякий раз услужливо напоминали ему об этом).

Казалось, и сам Головин был преисполнен гордости и чванства. Он одевался щеголевато, вызывающе бряцал двумя золотыми компасами, украшенными драгоценными камнями. На царевых трапезах вальяжно садился по правую руку от Петра, тогда как сам “полудержавный властелин” светлейший князь Александр Меншиков пристраивался слева.

Безусловно, импульсивный Петр не всегда оказывал князю-басу должное почитание и уважение. Иногда он срывался, забывая правила придуманной им же самим шутовской игры. Рассказывают, что однажды во время трапезы Головину устроили настоящую экзекуцию: прознав о том, что князь-бас – большой любитель фруктового желе, царь “велел ему открыть рот…, взял стакан с желе и, отделив его ножом, влил одним разом тому в горло, что повторял несколько раз и даже своими руками открывал Ивану Михайловичу рот, когда он разевал его недостаточно широко”. В другой раз, будучи на Каспии, Петр собственноручно бросил не умевшего плавать Головина в море, сопроводив сие комическое действо забавным стихотворным каламбуром: “Опускается бас, чтоб похлебал каспийский квас!”. Если принять во внимание, что вода в Каспийском море из-за содержавшихся в ней нефтепродуктов была горькой, шутка царя выглядела особенно уморительно.

Известный английский историк Линдси Хьюз в своей блистательной статье “И. М. Головин и потешный двор Петра Великого” отмечала, что князь-бас играл чисто декоративную роль, в то время как подлинным строителем российского флота был сам царь Петр Алексеевич. Таким образом, Иван Михайлович предстает здесь этаким свадебным генералом, точнее, адмиралом, поскольку речь идет о военно-морском деле. На наш взгляд, это справедливо только в отношении самых первых лет службы корабела Головина. Деятельность же его следует рассматривать не статично, а в динамике и развитии.

Прежде всего (и это отмечали даже его недоброжелатели), Головин вовсе не был человеком бездеятельным, а стяжал себе славу хорошего сухопутного командира – в 1712 году он был произведен в генерал-майоры. И хотя его участие в морских баталиях было менее удачным (в Гангутском сражении его команда потеряла 5 галер, 6 шлюпок и 74 человека убитыми), сам он показывал чудеса храбрости. Не потому ли царь еще в 1713 году доверил ему возглавить весь гребной флот?