Незнакомка открыла ей свое сердце, и бабушка услышала ее послание.

– Видите ли, дорогая, Бог не совершает ошибок, – продолжала женщина. – И никогда не посылает человеку больше, чем тот может вынести.

Она похлопала бабушку по плечу и ушла.

Тем вечером бабушка возвращалась на машине домой, и слезы текли у нее по лицу. Она поняла, что Бог просит ее открыть нам свое сердце – это он послал ту женщину, словно ангела, чтобы сказать ей, что все будет хорошо. Сам Бог отдает нас под ее опеку. Ей стало ясно, что мы должны жить с ней и дедом под одной крышей, потому что мы семья, а от семьи никогда не отворачиваются. И уж тем более не отворачиваются от Бога.

* * *

Шэнон захотела повидаться с нами перед отъездом в Техас, поэтому нам устроили свидание в офисе службы по защите детей в Колумбусе. Эшли с Тевином расплакались, увидев, как она идет к нам в сопровождении социального работника. Брат и сестра продолжали всхлипывать всю дорогу до Хьюстона, потому что им хотелось вернуться домой. Мы с Адрией не плакали. Дедушка говорит, что Адрия весь полет проспала у Эшли на руках, а я постоянно улыбалась да так широко, что он прижался своим лбом к моему и подразнил меня: «О нет, маленькая мисс Симона, не заставляй меня влюбиться в тебя».

Кстати, именно дед предложил назвать меня Симоной. Ему нравилось, как звучит это имя, потому что подростком в Кливленде он слушал записи Нины Симон. Мне всегда было приятно думать, что имя мне дал дед. Как будто с самого рождения он заботился обо мне.

Мы впятером приземлились в Хьюстоне теплым мартовским вечером 2000 года. Бабушка встретила нас в аэропорту, и оттуда мы поехали за двадцать пять миль к северу, в пригород под названием Спринг. Стоило машине подрулить к дому, как я выскочила из нее и побежала внутрь; бусины у меня на косичках так и летали вокруг лица. Я никогда не видела таких прекрасных домов, как у бабушки с дедом: со сверкающими полами, просторной кухней и широкой лестницей на второй этаж. Наверху располагались две спальни, где нам вчетвером предстояло спать. В моей комнате стояла кроватка Адрии и двухъярусная койка для нас с Эшли. Тевина поселили вместе с Адамом.

Друзья бабушки на работе устроили для нее праздник, потому что знали, что к ней переезжает четверо детей, и решили, что поддержка не помешает. Они подарили ей детскую кроватку, кучу подгузников и бутылочек для Адрии; кукол Барби и одежду для меня; разных крутых вещей вроде рюкзаков и самокатов для Эшли и Тевина. Одна подруга отдала даже двухъярусную койку, на которой нам с Эшли предстояло спать, – я немедленно начала скакать и подтягиваться на деревянном ограждении верхнего яруса и сломала несколько дощечек. В шкафу и комоде лежали вещи; на полках стояли книги Джуни Б. Джонса и коллекция изданий «Золушка», из которых, если выстроить их в правильном порядке, получалась отличная замковая стена вокруг верхней койки. Мне показалось, что мы попали в сказку, потому что нас окружали новенькие вещи, которые, как решили бабушка с дедом, понадобятся нам для жизни в Спринге.

Я вскарабкалась на стул возле окна в нашей комнате, пока бабушка показывала нам кровати, и угадайте, что увидела внизу? Батут!

– Баба! Баба! Можно мне туда? – закричала я, спрыгивая со стула и восторженно тыча пальцем в окно.

Бабушка посмотрела на меня удивленно, но Адам, стоявший в дверях, понял, что я имею в виду.

– На батут? – спросил он. – Конечно! Хочешь попрыгать прямо сейчас?

Я секунду стояла на месте, глядя на Адама с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. А потом бросилась вниз так быстро, как только могла на своих коротеньких ножках, через гостиную и кухню и не останавливалась до самого заднего двора, где сразу забралась на батут. Кажется, несколько часов я скакала, и кувыркалась, и переворачивалась, и мои косички с бусинами раз за разом подлетали вверх, словно мне хотелось дотронуться ими до неба.

Первым делом, когда я вернулась в дом, бабушка усадила меня к себе на колени и стала разбирать мои спутанные волосы. Она расплела все косички и сняла все бусины, а потом вымыла мне голову и причесала гребнем и щеткой. Я чувствовала себя настоящей принцессой с волосами, разделенными на прямой пробор и аккуратно заплетенными в две косички. Мне понравилось ощущать прикосновение бабушкиных рук к своим волосам. Понравилось сосредоточенное выражение на ее лице, когда она работала. Я сидела, мечтая о новой жизни, которая у меня начнется, и упиралась локтями бабушке в колени. Я была счастлива – я знала это по тому, что ощущение тугого узла у меня в животе внезапно прошло.

Как старшая, Эшли помогала Адрии и мне – одевала, играла с нами и укладывала спать. Мне по-прежнему не нравилось спать одной, и Адрии тоже, поэтому по ночам я забиралась к своей младшей сестричке в кроватку и задремывала рядом с ней. Бабушка всегда удивлялась, обнаруживая нас в одной постели по утрам. Она думала, что Эшли опускает для меня в кроватке Адрии бортик, пока однажды не застала меня с ногой, задранной над перекладиной, когда я залезала в кровать.

Раньше Адрия находилась полностью на моем попечении. Я везде таскала ее за собой: и по дому, и по двору. Мне казалось, что я за нее отвечаю, и даже теперь, когда мы жили с бабушкой и дедом, я постоянно водила Адрию за руку, вытирала ей слезы, если она плакала, и говорила, что надо делать и как. Да, я была маленьким диктатором, хоть и не выговаривала еще все буквы! Такое отношение к младшей сестре прошло у меня не сразу. Собственно, оно сохраняется до сих пор: даже сейчас я продолжаю заботиться об Адрии.

Но очень скоро Адрия привязалась к бабушке и деду. Раньше она начинала плакать, стоило ей потерять меня из вида. А теперь Адрия даже не замечала, если я вхожу или выхожу, но ударялась в слезы, стоило бабушке отойти в соседнюю комнату. По утрам, когда Эшли и Тевина отвозили в школу, а нас, младших, в детский сад, маленькая Адрия безутешно рыдала. А вечером за ужином выбиралась из своего детского стульчика, ковыляла к бабушке, залезала к ней на колени и доедала уже там. Бабушка позволяла ей ходить за собой, как хвостик, потому что знала – Адрии нужно чувствовать себя в безопасности.

Возможно, в каком-то смысле