– А может, это и входило в замысел романа? – возражала Магда. Возражала нерешительно. Достоевский был для неё одним из кумиров русской литературы, выше Чехова, выше Толстого.

В этом они тоже расходились. Антону нравилась её самостоятельность, их споры. С ней не было скучно, её несогласие не огорчало, чаще всего оно кончалось поцелуями.

Магду живо интересовала личность Сталина. Его Антон никогда не видел, биографию его знал по книжке, которую Сталин сам сочинял либо правил. Жизнь вёл закрытую. Никто, даже его соратники, толком не знали про его родителей. Мать его жила в Грузии, но он никогда не навещал её. Известно было, что он читает литературные журналы, смотрит кинофильмы, любит папиросы такой-то марки и грузинские вина. Неизвестно, были ли у него друзья, любовницы, ходил ли он в гости. Магда сравнивала его с Гитлером. Антону не нравилось такое сравнение. Магда удивлялась, о Гитлере он знал больше, чем о Сталине. Впрочем, однажды он вспомнил старую историю, которую при нём отец рассказывал на каком-то застолье у них дома.

После войны, когда началось «Ленинградское дело», отец ушёл из института, где был ректором, уехал в Москву, стал у приятеля работать, ставить камины на дачах. Хотел затеряться. Как-то послали его в Серебряный Бор ставить камин на даче Льва Шейнина. Личность примечательная, известный тогда писатель, сценарист, драматург. Неплохой у него фильм «Встреча на Эльбе», повсюду шли его пьесы, сделанные на детективном материале. Дело в том, что кроме литературы он был следователем по особым делам. Следователем высшего ранга. Это он провёл процессы над Бухариным, над Каменевым, Зиновьевым. Ему доверяли эту работу органы, доверяли, самого сажали, освобождали, опять приручали. Его инструктировал сам Сталин по изготовлению наиболее сложных подсудимых. Процессы он готовил мастерски.

Камин был богато украшен, работа сложная, отца Шейнин поселил на даче, благо она пустовала. Была зима, отец готовил себе кашу, варил картошку, полагал, что он скрылся, исчез в тень Льва Шейнина.

После какой-то своей премьеры, уже поздно вечером, Шейнин приехал на дачу. Привёз вино, всякие деликатесы. Накрыли стол, принялись за ужин. Выпили. Закусили. Разговорились. Шейнин обычно про себя, про свои дела помалкивал, а тут разомлел, стал описывать отцу внутренности Рейхстага, его бункеры. Он там всё облазил. В войну отец, как и все солдаты, мечтал добраться до Берлина, до финала войны, финалом они считали Рейхстаг. Что-то ему надо было в этих развалинах, что-то он искал.

Шейнин рассказывает, как его вызвали к Сталину. Вождь принял его любезно, расспросил, как чувствует, что делает, затем сказал, что есть слух, что на самом деле в Рейхсканцелярии обнаружили труп не Гитлера, а его двойника. Считается, что после покушения охрана подобрала Гитлеру двойника. Он, Сталин, предлагает Шейнину отправиться в Берлин и выяснить, действительно ли Гитлер и его жена покончили с собой, попытаться добыть вещественные доказательства, мог ли он на самолёте или подводной лодке бежать из Германии. Сталин уверен, что товарищ Шейнин сумеет выполнить это поручение и будет покончено с этими вредными слухами от недобитых фашистов. Товарищ Шейнин выполнил сталинское поручение и окончательно уничтожил фюрера. Свидетелей опросил, добыл кое-какие останки.

Наутро они опохмелялись, и Лев Шейнин сказал, что пока не стоит об этом рассказывать. Видимо, Сталин досадовал, что упустили Гитлера.

* * *

Антон раздумывал над возражениями. Пушкинская формула «Гений и злодейство несовместны» для него была непреложна. Пусть Шпеер не гений, но всё равно, какая могла быть дружба с такой личностью, как Гитлер.

Шпеер до конца оставался верен фюреру. Он не считался с мнением генералов, тех, что обвиняли Гитлера в бездарных приказах и называли его виновником поражения. Шпеер ничего этого не хотел знать. Магде нравилась его верность: «Как у наполеоновских солдат». Когда Гитлер решил покончить с собой, Шпеер посетил его, чтобы попрощаться, сделал это с печалью и уважением к его предсмертному подвигу. Он до конца считал фюрера героем.

Антон сказал:

– Мой отец всегда досадовал, что фюрер ускользнул от возмездия, покончил с собой – сбежал, не посмел выступить перед судом, перед народами… Слушай, Магда, а кто твой отец, он воевал?

Магда ответила не сразу:

– Да, воевал. Наверное, воевал.

– Кем воевал?

Она продолжала смотреть на него.

– Он был красноармеец.

– Это как, не понимаю.

– Очень просто, – сказала Магда, – он изнасиловал мою мать.

Антон взял чашку, допил кофе.

– Изнасиловал? То есть как?

– Ты не знаешь, как насилуют?

– Он был солдат?

– Лейтенант…

– И что дальше?

– Его собирались судить, но он сбежал в английскую зону.

– И с тех пор о нём…

– И с тех пор я числюсь бастардом. Понятно?

Антон долго смотрел в пустую чашку, где лежал чёрный осадок.

– Чего тут не понять.

– А мне было не понятно.

– Что не понятно?

– Не понятно – кто я, жертва или наоборот.

– По-моему, ты наоборот.

Она его не поддержала.

– Нет, ты поясни, кто я, как ты считаешь? Я началась как несчастье, как нежеланный ребёнок.

– Это кто тебе сказал?

– Мама.

– Но она же не сделала аборт?

– Она боялась, что у неё больше не будет детей.

– Ну и слава богу.

– Я никогда не знала, хорошо это или плохо, что я родилась.

– Теперь об этом рассуждать глупо. Ты родилась, и радуйся, и благодари мать. Магда, а ведь я ничего о тебе не знаю, ты замужем, есть дети?

– Тебе это обязательно?

– Вот ты про меня многое знаешь, тебя снабдили сведениями, верно?

– Разумеется. И адрес, и зарплата, и что бывшая жена с дочкой уехали несколько лет назад, живут в Мюнхене, так?

Интересно, она ни разу не упоминала про мужа, обычно это означает: или развелись, или она не замужем. Родителей она упоминала – мать, дедушку, а вот слово «отец» она вообще избегает произносить. Беззамужних Антон всегда чувствовал, а вот насчёт детей…

– Не мучайся, – догадалась она, – я уже два года как погасила семейный очаг.

– Почему?

Она хмыкнула:

– Не угадаешь.

– Он храпел?

– Хуже – стал петь. Это было невыносимо, ни слуха, ни голоса. Достаточно?

– И всё?

– Он ненавидел русских. Он жалел, что не был на войне.

Антон ждал. Тогда она сказала:

– Он требовал, чтобы я проклинала русских. «Ублюдки, приматы, – твердил он, – насильники».