жестоким. Много лет спустя поняла, что тогда его уже больше с ними не было. Тот человек выглядел как он, но внутри разрастался холодный хаус, пожирающий все воспоминания о своих родных, крадущий его у них, не жалеющий и не знающий сострадания. Он угасал быстро. Последним воспоминанием ее дочери стала пустая площадка возле больницы и припаркованная машина, из которой она боялась выйти, чтобы попрощаться. Хотела выйти, но не смогла. Позже М. сказала, что он звал свою внучку, называл ее по имени, хотел увидеть. Он помнил только ее. Но она так и не смогла выйти из той машины, Так и не смогла после себе простить, что не попрощалась.

Так они стали жили втроем. Три поколения женщин, поддерживающих и подавляющих друг друга.

Дочь М. растила ее мать, пока сама она, не жалея сил и молодости, отдавала свои дни работе. Как позже призналась Д. М., настоящей матерью для ее ребенка стала бабушка. С ней у нее была выстроена связь теплая и доверительная. Бабушка готовила обед и собирала в школу, отвозила на танцы, в бассейн, на музыку. Журила, обнимала и каждый раз покупала ей маленький пакетик сладких орешков перед занятиями. Вряд ли есть важнее человек в ее жизни, чем моя мама, призналась она нам и прерывисто выдохнула.

Пока дочь оставалась ребенком, все, как ей казалось, шло хорошо. Было сложно, но они справлялись. Однажды в детском саду случился неприятный случай. М.сгорала от стыда и злилась. Ее ребенок взял чужую игрушку. На вопрос, где она, дочь ничего не отвечала. Той ночью М. позвала ее к себе и заставила повторить страшную клятву, ломающую и жестокую. Если она еще раз обманет, то ее мама умрет. М.заставила дочь повторить эти слова, а потом велела идти спать.

Нужно ли говорить о том, какая власть и боль досталась в тот момент пятилетней девочке?

Когда дочь училась на третьем курсе, М. попала в больницу. Больше суток никто не хотел говорить, где ее мама и что произошло. Как только состояние стабилизировалось, ее отвели в отделение реанимации. М.выглядела как хрупкая фарфоровая кукла, к которой так страшно было прикасаться. Она протянула дочери сложенный листок, где детским, не ее затейливо аккуратным почерком, было написано прощание. Этот листок до сих пор бережно лежит в одном из дневников ее дочери, охраняемых записными книжками, старыми фото и сточенными карандашами.

Когда М. снова и снова попадала в больницу, ее дочь снова и снова тихо задавалась вопросом. Разве она кому-то соврала?

Их отношения не были теплыми. Они были сдержаны, были сухи. После несчастного случая М. стала теплой и заботливой матерью, она хотела быть на связи как можно чаще, как можно ближе, как нужно было раньше, как невозможно стало сейчас.

Желание завести связь стало навязчивым. М.часто звонила, писала поучительные сообщения и бросала обиду, заставляющие ее дочь испытывать вину за нежелание общаться так, как нужно было ее матери.

Как-то осенью они перестали общаться. Она говорит Д. что это было подобно ледяной горной реке, в которую ее вкинули спящую, связанную, невиновную. То было сильное чувство несправедливости и отвержения. Она решила, что больше не станет навязывать себя, просто тихо продолжит жить свою жизнь и примет эту разлуку. Но каждое утро начиналось с толчка в живот, грудь, горло. Било знакомой всем волной, выворачивая легкие и выжигая слезы, а потом голодной змеей уползало в темные воды ее холодного спокойствия. Ложилась спать, зачитываясь художкой, пила таблетки, нашла мужчину. Первого мужчину после ее отца. Глупого, ленивого неудачника. Как часто она говорила своей девочке о том, что они похожи, как только та делала что-то вопреки ее залогам правильного.

М.не могла понять, почему ее ребенок так плохо воспитан, почему оборвал эту связь, неужели ей неинтересно, как она?

Спустя три месяца она решилась позвонить. Они поговорили. Тепло, вежливо и искренне. Им обеим стало легче, им обеим было стыдно. Им обеим было жаль. Так искренне жаль, что все попытки выстроить здоровую и крепкую любовь не получились, что нет дорог в обход этой пропасти между ними, что кто-то просто не знает, как туда идти, а кто-то просто не готов.

Они поддерживают эту связь, как держат на руках засыпающего котенка, нежно и пугливо, боясь, что дрогнет рука, и тот проснется, убежит.

Как важно было бы поговорить, как нужно было бы понять друг друга и подарить этот шанс на прощение и принятие.

Как больно было мне слушать историю этой женщины, смотреть в ее серые глаза через зеркальце заднего вида, видеть, как переплетаются ее пальцы на худых коленях, неловко застегивая пуговицы на старом пиджаке.

Меня съедало сожаление. Я отвела взгляд от М. и заплакала. Совсем тихо, чтобы никто не заметил. Я видела, насколько она одинока, насколько держит ее эта тонкая, почти исчезнувшая связь с ее ребенком, насколько держит ее вера в будущее между ними. Насколько несбыточным мне кажется ее желание.

Куда мы везем М.? Я бы отвезла ее в осенний парк, где застилают землю оранжевые кленовые листья, где так тепло и знакомо пахнет земля, прикоснувшаяся с каплями дождя, где папы кружат дочерей на руках и покупают им сладкую вату, где плетеные корзинки на покрывалах, где держатся за руки и принимают друг друга, где есть все время мира, чтобы научиться любить и стать семьей.

Мы действительно подъезжаем к парку, она опирается левой рукой на сидение, помогая себе выйти из машины. Я скоро подбегаю к ней и придерживаю, хочу ей помочь.

Она сияет и говорит, что они с дочерью договорились о прогулке. Она с минуту на минуту будет здесь. Я шумно выдыхаю и обнимаю М. Она тепло улыбается и смахивает с лица мои слезы. Я не смею оборачиваться, сажусь в машину и закрываю руками лицо.

Глава 3

K.

Пока я оставалась своими мыслями в том марте 2023 года, сидя на теплом песке, вглядываясь в синее небо и не возлагая сильных надежд на любовь, Д. вез нас все дальше на юг… я ловлю аромат его губ, не ловлю, но с каждой новой минутой, проведенной так близко к нему, мне хочется словить, попробовать, прижаться щекой к его сердцу, сжать его руку, сделать вдох и закрыть глаза, сдаться, не пропустить момент,