– А я ничего не скажу! Ну может, их у меня много было? Может, я даже и сама не всех помню? Не бойтесь, Максим Игоревич, от меня никто ничего не узнает!

Макс неожиданно разозлился.

– Маш, ну все. Так мы с тобой далеко зайдем. Давай лучше считать, что разговора этого у нас не было.

– Но… Послушайте! Ведь я ж вас больше ни о чем не прошу! Я просто хочу, чтобы ребенок мой был от вас. А не от кого-то из наших мальчишек. Потому что… Ну, они все, конечно, хорошие. Но какие-то все еще… одним словом, полуфабрикаты. Из них вообще еще неизвестно что выйдет. А вы… Вообще, что вам стоит? Один-единственный раз, и всё. Можно ведь подгадать под овуляцию. Я вам что, совсем-совсем, ни капельки не нравлюсь?

– Маш, ну что ты говоришь? Ты сама-то себя хоть слышишь? Зачем тебе это? Я старый уже, некрасивый. А ты красавица, умница. Хоть и ведешь себя сейчас как дура. Ну, оглядись! Вокруг полно красивых, интересных парней. Ну пусть не из вашего класса, а из выпускного. Не может быть, чтобы ни один из них…

– Пфф! – Она презрительно фыркнула. – Я ж вам уже все сказала. Они… они все еще… А вы… вы уже, сейчас. Вы цельный. Вы настоящий. И вот поэтому я хочу… В целях улучшения генофонда!

И Машка в ярости топнула ногой по дорожке, взметнув вверх целый фонтан декоративной гальки.

Максим едва успел защитить глаза. Острый камешек царапнул его по щеке.

– И не говорите со мной как с чокнутой!

– Маш, но ты сама напрашиваешься! За улучшением генофонда следует обращаться в банк спермы.

– И обращусь! А там есть ваш образец?

– Нет.

– Ну и вот! – Машка отвернулась. В глазах ее стояли слезы. Меньше всего она сейчас думала об улучшении генофонда.

Ну ничего! Он у нее еще попляшет! Есть у Машки один способ. Ей бы только дожить до каникул! Вот она приедет домой, сбегает на крышу, и Максим Игоревич будет у нее в кармане!

Больше всего Максиму сейчас хотелось ее обнять. Но делать этого нельзя было ни в коем случае.

* * *

Маша подходит к краю крыши, садится и болтает ногами. Запрокидывает голову, жмурится и смеется. Ветер ерошит ей волосы. Солнышко целует в макушки. Сперва в одну, а потом в другую. Маша счастливая, макушек у нее две.

Внизу потихоньку начинает собираться народ. Тычут пальцами, всплескивают руками.

– Гляди, гляди, девочка!

– Махонькая какая!

– На самом краю сидит!

– Куда только родители смотрят?

Машины родители смотрят дома телевизор. Маше они велели пойти погулять, но только чтоб от дома недалеко. Потом, когда Маша вернется, мама пойдет готовить на общую кухню, а они с папой будут пить чай. С конфетами.

На самом деле сидеть здесь совсем не опасно. По краю крыши установлен металлический барьер. Маша высунула меж прутьями ноги, крепко ухватилась за прутья руками. Она ничего не боится. Она как будто летит.

Маша – девочка послушная. Сказали недалеко – она и не пошла далеко. Она вообще из дому не вышла. Вместо того чтоб спуститься по лестнице, она поднялась по ней вверх. На последний этаж и дальше, выше, по железной лесенке, похожей на шведскую стенку в садике. До самой вечно запертой крышки люка. Она так тыщу раз уже делала. Долезет до потолка и слегка бодает головой крышку люка.

Вот только крышка в этот раз оказалась не заперта.

– Надо залезть и снять! Она ж так убиться может!

– Чудо, что до сих пор не упала!

– Да легко! В любой момент может. Дети ж ничего не соображают.

– Господи! Да что ж мы стоим-то!

И вот кто-то лезет наверх. Крышка люка откинута по-прежнему (в следующий раз Маша будет ее предусмотрительно за собой закрывать). Некто в два прыжка достигает барьера. Бесцеремонно хватает Машу под мышки. Резко выдернутые ноги оставляют часть нежной кожицы на прутьях, насильно оторванные от барьера ладошки кровят и саднят. Маша громко и возмущенно вопит, дергается, лягается, пытаясь вырваться. Некто, не обращая внимания на Машино сопротивление, волочет ее за собой по крыше, не давая толком встать. Вниз, вниз, вниз. По железной лестнице, потом по обычной. Машка ушибается об углы, плачет, кричит, наконец вопит во все горло.

На лестничных площадках распахиваются двери. Из квартир высовываются люди. Неодетые, неприбранные, лохматые. В трусах, тапочках и халатах. С волосами, накрученными на бигуди. А вот и мама. Она выхватывает зареванную Машку из рук незнакомца и начинает с ним объясняться. Сперва на повышенных тонах, потом вдруг смущается, всплескивает руками, оправдывается, благодарит. Что вы, больше никогда!

Мама вталкивает Машку в квартиру. Судорожно прижимает к груди. Стискивает так, что невозможно дышать. И дает ей оплеуху, от которой Машка на секунду глохнет.

– Ты с ума сошла?! Как тебе в голову пришло?! Зачем вообще ты туда полезла?! Двора тебе мало?!

– Что молчишь?! Отвечай, когда тебя спрашивают! – к маме присоединяется папа. Он тоже бледный, и голос у него дрожит.

Сами спрашивают, и сами же ничего не дают сказать!

– Вот придет в другой раз злой дядька и заберет тебя от нас навсегда!

– А этот был, что ли, добрый? – удивляется Маша, демонстрируя ободранные до крови ладошки с коленками.

– Этот добрый. Иди пить чай.

* * *

Крыша была задумана как кусочек рая. По замыслу архитектора повсюду должны были быть кадки с цветами, питьевые фонтанчики, лавочки.

Предполагалось, что жители дома станут по утрам делать тут зарядку, бегать и приседать, восхищаясь всходящим солнцем. А на закате, после трудового дня, отдыхать здесь на лавочках. Болтать, смеяться, сплевывая в кулак шелуху от семечек.

В солнечную погоду на крыше будут загорать, как на пляже. По вечерам устраивать концерты, ставить спектакли на маленькой круглой сцене. Рассевшись на трех ступенях-сиденьях, люди будут глазеть вниз, на сцену, хлопать и восхищаться.

По праздникам с крыши будут смотреть салют.

Почему все это не получилось, Маша не знает. Обо всех этих несбывшихся проектах она слышала от дяди Егора.

Дядя Егор такой старый, что и не двигается уже почти и ноги у него не ходят. Внуки вывезут его на коляске во двор, подвезут вплотную к доминошному столу и уходят. Дядя Егор сразу оживляется и наравне со всеми азартно забивает козла.

Но вечером, когда его партнеры расходятся по домам, коляска дяди Егора стоит иногда во дворе часами. Пока кто-то из родни не вспомнит и не спустится его забрать. Вот тогда Маша с ним и беседует. Залезает к нему на колени – дядя Егор говорит, ему не тяжело, он не чувствует, – и расспрашивает обо всем на свете. Дядя Егор все помнит! Он ведь еще до всего родился.

* * *

Крыша напоминает руины замка. Обглоданные дождем и ветром остовы скамеек, подставки под кадки и прочие, иной раз совсем непонятного назначения конструкции разбросаны по ее поверхности без всякого порядка и смысла. Среди этих благородных развалин встречаются осколки банок, бутылок, недокуренные бычки, чернеют проплешины от костров.