— Я… в принципе… за вами…

— В каком-таком принципе?

— В самом главном!

Три месяца их била лихорадка неутолимой бесшабашной страсти. Они словно вросли друг в друга, не видя вокруг ничего. Но только серенький листок повестки из военкомата на его письменном столе лежал неотвратимым и беспощадным приговором будущей пропасти разлуки.

Следующий год едва ли не каждый день он писал ей, а она ему. И вдруг:

«Встречалась с одноклассниками. Был Сашка — помнишь, рассказывала о нем? Предложил мне бросить мой педагогический, перевестись на журналистику в университет. Сашка учится, но работает уже в газете, пусть внештатно. Такой молодец! Думаю, стоит попробовать.»

Ах, вот уже и Сашка-молодец!

Он перечитывал ее письмо, дрожа от ярости. Время близилось к отбою, рота строилась к вечерней поверке, и тут одногодок-сержант шепнул:

— День рождения сегодня, проставляюсь. Водяра и закусь в каптерке. Дневальный на стреме. Уложим роту, запремся и гуляем, понял?

— Мне не повредит, — усмехнулся он.

Проснулся по подъему. Голова гудела как монастырский колокол при набеге врага. Тошнота выворачивала нутро. И точило сознание какой-то жуткой ошибки, совершенной в пьяном забвении вчерашнего угара…

И только после завтрака, к которому не прикоснулся, спросил одного из вчерашних собутыльников:

— Как я? Не выступал особо?

— Не, ты у нас письма вчера писал… Подруге, мы так поняли.

— Какие письма?

— Писал — рвал, писал — рвал… Ты зря убиваешься, это — с каждым вторым… Как говорится, помни солдат: стоя на посту, ты охраняешь спокойный сон того парня, что дрыхнет с твой девушкой… Хорошо, у меня одни шалавы в истории, все с чистого листа начну…

— Так письма-то где?

— Черновики в сортире… А окончательный вариант ты в конверте дежурному отдал…

— Как?!

Сержант-собутыльник мрачно посмотрел на часы:

— Почта уже двадцать минут как того… Так что — жди реакции…

Ответ пришел через неделю. Тоненький конвертик и куцый листик бумаги. И одно лишь слово на нем: «Прощай».

Больше он ей не писал. И она ему тоже.

Автобус довез его до знакомой остановки. Он вошел в подъезд, позвонил в ее квартиру. Открыла она. Родная, нежная, милая… Он захлебнулся словами. И сказал — не раздумывая, как дышал:

— Я так ждал тебя…

— А как тебя ждала я…

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Чистые пруды». Серегин остановил взор на газете, деловито разворачиваемой пассажиром, сидящим напротив. Заголовки первой полосы интриговали:

«Ку-клукс-клан по ошибке провел агитацию среди афроамериканцев.»

«Женщина, умершая во время секса, ожила в гробу».

«В США приняли за новость убийство Франца-Фердинанда».

«Приставы принудительно установили унитаз жительнице Челябинска».

Интересно бы почитать… Впрочем, ему есть, чем отвлечься. Давай-ка, вновь оживай машина времени, крути свои волшебные несусветные шестеренки… Куда отправимся на сей раз? Обратно в ночную пустыню?

…Они появились у него со спины. Уж что-что, а этого никто не ожидал. Осведомитель доложил, что машина с террористами должна появиться на грунтовке ночью, хотя предварительный разведосмотр ими окрестностей не исключался, а потому три снайпера, отвечавшие каждый за свой сектор, были устроены на лежки заблаговременно. Сомнительный выигрыш цели выпал на сектор его, Олега. Однако никакой машины с дозором врага, которую ждали, не появилось: мимо, буквально в метре от него, со стороны пустыни, прошли шестеро мужчин в местной просторной одежде, в легких меховых безрукавках, но без оружия, налегке, хотя двигались настороженно, переговаривались шепотом, а один то и дело вглядывался в прибор ночного видения. Но где же тогда фугас, лопаты… Или это и есть разведгруппа? И в ней шесть человек, целая толпа? Странно…

Люди были поджары, стремительны в своих движениях, от них веяло уверенностью, коллективной слаженностью и способностью не раздумывая дать отпор. Они являли собою единую боевую машину, все части которой были притерты друг к другу, как часовой механизм. Но, в отличие от механизма, вывод из строя одной шестерни не означал его остановки: другие шестерни мгновенно бы взяли на себя утраченную функцию. И уже в закономерной неизбежности выстрела Олег осознал нутром выстраданное товарищество этих людей, их справедливую убежденность в своем деле и то, что, уничтожив их, возьмет на себя грех, неоправданный никакой войной и необходимостью выполнения приказа.

Да и за что ему было воевать? За доминирование США во всем мире? За интересы всякого рода корпораций? Здесь, на этой войне он оказался по случаю, а вернее, просто сбежал на войну от нехороших парней, способных свести с ним счеты, и теперь просто выжидал время, чтобы вернуться обратно с некоторой суммой сэкономленной зарплаты.

И чего ради вешать на себя груз смертоубийства?

Люди подошли к обочине, покопались в песке, извлекли из него лопаты, а после — некий увесистый предмет, обернутый в ткань. Он понял: это — заранее упрятанный здесь фугас, а перед ним — не разведгруппа, а саперы, приступающие к минированию дороги.

Вызвал «базу», шепотом доложил о появлении «гостей». Начальство чертыхнулось досадливо, осознав недостоверность вводной информации, а после прозвучал приказ: уничтожить противника, не дав не ему уйти в ночь.

«Да пошли вы…» — подумал он отстраненно, приникая бровью к резиновой чашке прицела.

Сухой щелчок бесшумного и беспламенного выстрела. Разверзлась лоскутами дубленая кожа безрукавки на плече одного из арабов, выскользнул из его рук фугас, тут же подхваченный двумя присевшими от внезапной тяжести напарниками, донесся гортанный болезненный вскрик. И тут же сметливые умы воинов уяснили таившуюся в темноте погибель, тут же, оставив на песке снаряд и, подхватив подранка, метнулись через дорогу, где валялись брошенные их соратниками лопаты. А соратники, петляя, уже скрывались в темени пустыни, но стрелять им вслед Олег не собирался, краем глаза узрев ослепительное око поисковой фары поднявшегося из-за далекой каменной гряды вертолета. В вертолете — снайпер, в распоряжении летчика — пулеметы, и если у летунов приказ по открытию огня на поражение, цена его, Олега, гуманизма — гневная выволочка за халтурное исполнение воинского долга. Хотя — кому он здесь чего должен?

В палаточный городок его привезли с рассветом. Операция закончилась благостно, как церковная месса: партизаны без боя покорились высадившейся из вертолета группе захвата. Олег сдал оружие и рацию дежурному, принял душ, выпил чай с сэндвичем и завалился в койку, уснув под мерное жужжание кондиционера. Уже погружаясь в сон, легонько усмехнулся, вспомнив незабвенную советскую казарму с ее прокуренным сортиром, вонью портянок и храпом сотни парней под одним потолком на узких железных лежбищах. А ведь вроде бы и ничего так было, вполне приемлемо…