– Помогите мне встать, – прошелестела Марьяна прыгающими,непослушными губами, вновь пытаясь приподнять голову, но незнакомец погладил ееперемешанные со снегом волосы:

– Тихо, лежи. Нельзя вставать. Я ведь и правда, кажется,тебе ногу сломал…

– …мафик поганый своей иномаркой, – как попугай, продолжалаМарьяна, вдруг забыв о боли: незнакомец-то незнакомец, но она где-то видела этолицо, видела, точно!

– Слушай, – торопливо прошептал «мафик», – если сейчасналетят менты – мне все, полная пропасть. Опаздываю смертельно, срываетсяконтракт с арабами, а главное, кому вообще привод нужен? Только не мне!

Задумался на миг, прикусив губу, а потом выхватил что-тоиз-за пазухи, сунул в руку Марьяны, стиснул пальцы.

«Что-то» хрустко, бумажно зашуршало.

– Вот, у меня с собой только штука баксов, было побольше, дая сыну кое-что купил… извини, не знал ведь, что понадобятся. Возьми их, а?

Рыжеватые ресницы часто замигали, и Марьяна с изумлениемувидела, как на светлые глаза наплывают слезы:

– Hе затевай дела, а? Скажи, ничего не успела разглядеть, нехочешь человека гробить. Мне никак нельзя с ментами сейчас. Понимаешь? Ну,прости, а?

И, видимо, уловив в лице Марьяны отсвет сочувствия, аскорее, полнейшей неспособности оценить ситуацию – что в прямом, что впереносном смысле, он вскочил, забежал сзади и, подхватив под мышки, выволокМарьяну на узенький тротуарчик остановки. Там прислонил к парапету, на которомгромоздились фанерные ящики с полузамерзшими гвоздиками и вовсе промороженнымирозами. Теплые губы, остро пахнущие табаком и «Стиморолом», мазнули Марьяну пощеке, потом хлопнула дверца, взревел мотор, поплыло ядовитое бензиновоеоблачко…

«Стой, стой, гад! – наперебой завопили цветочницы. – Уехал!Нет, надо же! Сбил девку и уехал! Сколько говорю: хоть бы мента на этомпереходе поставили, а то гляди знай: и автобусы, и машины вереницей, людямдеваться некуда». – «А, мента тебе еще здесь не хватало, еще и ему отстегивай?!Но что же нам с этой девчонкой делать? «Скорую» вызвать, что ли? И в милициюнадо бы… Ты номер не заметила?» – «Нет, помню, что синий «мерс». – «Дура, это«Мазда»! А гляди, у нее баксы в кулаке! Это он ей заплатил, чтобы молчала!»

Жаркая разноголосица мгновенно похолодела. Теперь Марьянавызывала у цветочниц не сочувствие, а жгучую неприязнь. И немалое прошло время,прежде чем какая-то сердобольная душа все же вызвала «Скорую», а еще большее,конечно, прежде чем эта «Скорая» притащилась. Марьяна так замерзла иизмучилась, что уже готова была почать зеленую хрустящую пачку и заплатитьцветочницам за милосердие, но сделать это не дала лютая гордость, и злоба, чтопозволила себя купить, даже не поторговавшись, и ненависть к «поганому мафику»,чем-то знакомое лицо и подернутые слезою глаза которого лишили ее силсопротивляться. А главное – ее поддерживало воспоминание о том, что долларползет и ползет вверх, а значит, у нее в руках немалые деньги, которые позволятим с матерью продержаться, пока хоть кому-то из них не выплатят зарплату еще задекабрь прошлого года.

Она ни чуточки не сомневалась, что больше в жизни не увидитсвоего «мафика», однако не прошло и недели, как в пятую палату травматологии,куда в тот кошмарный день привезли Марьяну, ввалился огромный, как новогодняяелка, шуршащий целлофаном, благоухающий розовый букет. Потом боком просунуласьзолотисто-алая конфетная коробка устрашающих размеров, а следом осторожнозаглянуло голубоглазое лицо. Теперь оно было чисто выбрито, но выражение имелоочень странное, словно бы ошарашенное.

Обменявшись неуклюжими «как вы себя чувствуете» и «ничего,спасибо, вашими молитвами», приняв, вдобавок к гостинцам, ворох покаяний,сетований и благодарностей за молчание, Марьяна сочла, что посетитель успелразузнать у врачей о ее вполне удовлетворительном состоянии (перелом оказалсязакрытый, вытяжку делать не понадобилось, через несколько дней Марьянусобирались выписывать, мама уже и костыли раздобыла), а потому и пришел в такоеобалдело-радостное настроение: мол, легко отделался, какой-то тысчонкою! Хотяденьги, по всему видно, у него водились. Марьяне не приходилось близко общатьсяс настоящими «новыми русскими», разве что по телевизору видела или, мельком, вроскошных авто, однако некий ореол больших, несчитанных денег, витавший вокругее гостя, ощущался сразу. Этот костюм, и башмаки, и властная энергия во всемоблике, ощутимая даже в мгновения застенчивости… Честно говоря, Марьяна недержала на него зла, все-таки его деньги здорово выручили их с мамой, оказалиськак бы подарком судьбы! Но Марьяна давно знала, что за все такие «подарки» надонепременно платить, – на сей раз цена была, верно, определена в закрытыйперелом. Конечно, судьба, в свою очередь, задолжала им с матерью, отняв отца,да столь нелепо, столь внезапно…

После этой смерти Марьяна ко многому в жизни стала относитьсяпо-новому: расчетливо-стоически. «Баксы! Баксы!» – звенело в голове, и онаспокойно вынесла почти оскорбительные подначки майора ГАИ, который оченьстарался заставить ее написать заявление на «бандита за рулем» – он так ивыражался, ей-Богу! Для поддержания разговора Марьяна рассказала сейчас об этомсвоему «мафику», и тот вдруг обиделся:

– Заявление ему? Давно надо было на Свободе посторганизовать: там же движение сумасшедшее, а перехода нет. Небось в лапу хотелполучить! Знаете, как в анекдоте: армянскому радио задают вопрос, кто, мол, былпервым гаишником на Руси? Армянское радио отвечает: Соловей-разбойник. Наперепутье сидел, свистел и поборы брал.

Посмеялись.

Марьянины соседки по палате уже утолили свое любопытство: нагостя нагляделись, конфет наелись, роз нанюхались. Две уткнулись в книжки, одназадремала. Марьяна думала, что визитер вот-вот откланяется, а он все сидел дасидел, нерешительно на нее поглядывая, словно хотел что-то сказать, но никак немог собраться с силами. Мелькнула мысль, а не хочет ли он увеличить«компенсацию», и на какое-то мгновение Марьяна совершенно серьезно углубилась вподсчеты, какова должна быть эта новая сумма, сколько у них с мамой еще «дыр» вбюджете, но вдруг, приблизив к ней лицо, «мафик» быстрым, заговорщическимшепотом спросил:

– Слушай, это правда, что тебя зовут Марьяна Корсакова?

– Правда, – недоуменно хлопнула она ресницами, – а что?

– Отца твоего, случаем, не Михаилом Алексеевичем зовут? –еще ближе придвинулся «мафик», и в глазах его блеснула такая по-детскивоодушевленная надежда, что Марьяна впервые испытала жалость не к себе, а кчужому человеку, когда ответила:

– Да, его Михаил Алексеевич зовут… звали. Папа умер ужебольше года назад.