ведь ты тоже был расстроен, я видела, когда ты сейчас поднимался, — сказала Елена, принимаясь расчесывать волосы перед зеркалом. И в зеркале же увидела, как у Арсена слегка, почти незаметно, дрогнули брови.

— Фантазерка ты, Ленуль, — сказал он ворчливо. — Послушай, хочешь я тебе село покажу? Мне к директору нужно съездить, отчитаться. Хочешь?

— Хочу!

Они спустились во двор, Елена обогнула дом.

— Пойдем, позавтракаешь… Ты куда?

— Пойду поздороваюсь, — сказала Елена, не оборачиваясь. В этот момент Гришик выскочил из дома и побежал к ней, словно давно ее подстерегал.

— Гришик, здравствуй, родненький, со вчерашнего дня не виделись! — Елена обвила рукой шею мальчика. Гришик охотно прижался к ее боку и пошел рядом. — С сегодняшнего дня мы начнем друг друга учить: ты меня армянскому, я тебя русскому, ладно?

— Да, — обрадованно кивнул Гришик.

Мушег и отец Арсена возились под большим тутовым деревом позади дома.

На нижней ветке дерева висела, привязанная за заднюю ногу, полуосвежеванная туша теленка.

— Доброе утро, — приветствовала их Елена.

Мужчины, обернувшись к ней, заулыбались.

— Доброе утро, Елена, — сказал Мушег. — Почему так рано встали?

— Я прекрасно выспалась. — Она взглянула на тушку теленка. — Бедный малыш! Как же это случилось? Веревка, наверное, короткая была, да?

Арсен на армянском сказал отцу, что Елена плакала. Тот засмеялся, посмотрел на Елену, покачав головой, что-то сказал.

— Отец говорит, для того скотину и держат, чтобы при необходимости ее использовать; если из-за каждого теленка плакать, слез не хватит, — перевел Арсен.

Дед Мисак был от природы человеком стеснительным, он немного знал по-русски, но не настолько, чтобы вступать в разговор, поэтому предпочитал либо молчать, либо говорить на армянском.

— Нет, айрик, если бы я его вчера не видала, мне не так жалко было бы, — сказала Елена. — Вчера я подходила к нему, гладила, и он меня лизнул в руку, я даже сейчас чувствую теплую шершавость его языка…

В этот момент к ним подошла тетка Ануш, высокая, сухая, с поджатыми тонкими губами, она принесла и поставила перед Мисаком ведро воды, даже не взглянув на Елену, которая, впрочем, заметила это, но, обращаясь к ней, сказала просто:

— Доброе утро, тетя Ануш!

Та лишь что-то пробурчала в ответ, не разжимая губ, и, повернувшись, пошла было прочь, но, отойдя на несколько шагов, оглянувшись, сказала по-армянски:

— Гришик, не стой там, иди домой!

— Э-э-э, почему? — воспротивился мальчик. — Я не хочу домой.

Мушег недовольно взглянул на Ануш.

— Он нам помогает здесь… а что дома будет делать? Гришик, возьми у деда кружку и полей мне на руки.

Елена с недоумением смотрела то на Мушега, то на уходившую недовольную тетку, то на Арсена. Последний делал вид, что ничего не замечает, стараясь не глядеть на Елену. Потом решительно сказал:

— Ну что, пойдем, Лена? Иди позавтракай, и пойдем.

— Пока не хочется.

— Тогда пойдем.

— Куда это вы собрались? — спросил отец.

— Хочу показать ей село, да и мне надо к директору зайти. Ну, пошли?

Елена повернулась к Арсену, посмотрела на него чуточку дольше, чем надо, потом сказала:

— Пойдем, только переоденусь.

Вернувшись в свою комнату, Елена остановилась в дверях и задумчиво посмотрела вокруг. Уже знакомая со вчерашнего дня смутная тревога опять начала окутывать ее сердце…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Тот же выгоревший «газик», за рулем которого на этот раз был Арсен, — это была его служебная машина, — медленно выехал со двора. Елена сидела рядом с мужем и во все глаза смотрела в окно.

— Ты куда-нибудь спешишь? — спросила она.

— Не очень. Ты хочешь посмотреть село?

— Интересно же…

— Тогда поедем на малой скорости. — Он повернул руль вправо, вывел машину на широкую, всю в ухабах и лужах улицу. — Это вот наша, так сказать, центральная улица.

— Вот эта? А как она называется?

— Никак. Просто улица. Не называть же Невским проспектом!

Солнце только что выглянуло из-за ближней горной гряды, позолотив дома и склоны далекого Мрава-сар[3]. Косые теплые лучи били в переднее стекло машины. Елена невольно жмурилась и морщила нос, чтобы не чихнуть. По обеим сторонам «центральной улицы» причудливо перемежались одно- или двухэтажные добротные каменные дома и приземистые, построенные еще в начале века глинобитные мазанки с подслеповатыми, крохотными, как верблюжий глаз, оконцами. Перед каждой мазанкой был тонир, напоминающий игрушечный вулкан с кратером, полуметровым конусом возвышающимся над землей.

— Постой, что это? — спросила Елена.

— Тонир.

— Что?

— В них пекут хлеб.

— Как? В этих ямах?

— В них разжигают огонь, и когда стенки раскаляются, на них лепят тесто. Ты же вчера ела.

— А я думала, их пекут в печах, как в русских деревнях! А можно посмотреть? Ты мне обязательно покажешь, да? — Но тут ее внимание привлекло другое. — Ой, Арсен, посмотри, ослик! Живой ослик! Настоящий! Какой симпатичный!

Возле покосившегося, с закопченной дверью хлева стоял серый с белым брюхом ослик и беззвучно постукивал метелкой хвоста по задним ногам.

Он был привязан к валявшейся на боку повозке без колес. Тут же, в пятнадцати шагах от ослика, возвышался недостроенный Дом культуры, вполне современной постройки, немного даже щеголеватое архитектурное сооружение, выложенное розовым местным туфом. И самое странное было то, что рядом с этими мазанками, арбой, тонирами, осликами оно не смотрелось как нечто чужеродное, а вполне гармонировало с ними. Куда бы ни глянула Елена, повсюду видела эту прелестную смесь добротной национальной архаики и прочной, устоявшейся современности. Вот она, современность — ползет по тесной улочке, лязгая гусеницами, в солярочном чаду в образе мощного бульдозера, на повороте едва не зацепив симпатичного ослика, но вовремя свернув в сторону.

Водитель бульдозера, загорелый до черноты парень, в соломенной шляпе и зеленой безрукавке, приветственно помахал Арсену. Бойко проскочила перед самым носом машины розовощекая старушка в красно-синем живописном национальном одеянии, неся на плече плоское деревянное корытце, в котором двумя стопками возвышались круглые, с румяной корочкой, только что испеченные хлебцы, душистый аромат которых Елена почувствовала даже на расстоянии. Арсен притормозил машину.

— Бабушка Майко, куда же ты лезешь под колеса? Умирать тебе еще рано!

Старуха, повернувшись, пригляделась:

— Вуй, Арсен? Это ты? Гости у меня, сынок, тороплюсь. — Позвякивая серебряными монетами, свисающими на лоб из-под черного головного платка, старуха подошла к дверце машины. — Здравствуй, бала! — поздоровалась она с Еленой и как-то неловко выдвинула вперед плечо с корытцем. — Возьми парочку, сынок, еще горячие, с сыром поешьте.

— Спасибо, бабушка Майко, хватит и одного, — сказал Арсен, взяв хлеб.

Но старуха настояла на своем, пришлось взять второй.

— Спасибо, бабушка, — сказала Елена, с ходу отламывая большой кусок обжигающего пальцы ароматного хлеба. — Умереть можно, до чего вкусно пахнет!

Когда немного