оттого, что самой феминистке неожиданно понравилось с ним пикироваться и иногда даже о чем-то серьезном рассуждать, позволяя себе поумничать и задеть по касательной не столь тонкого и начитанного соседа, больше похожего на братка из анекдота, чем на законопослушного хозяина оконно-балконной фирмы, Лера его от себя не прогнала. Теперь она рада, что не прогнала.

В ухаживаниях и развлечениях, которые он предлагал своей даме, не было ничего высокоинтеллектуального, утонченного или продвинутого. Никаких модных выставок, показов коллекций, ночных клубов и прочих нынешних фенек.

Он традиционно вытаскивал Валерию на шашлыки в зону отдыха «Сербора», менее традиционно – на конные прогулки, хотя ни он сам, ни его дама ездить верхом не умели. Они оставили кучу денег на аттракционах в «Сокольниках» и в уличных тирах, где пуляли в жестяные мишени из пневматики, и оба мазали. Вернее, кучу денег оставил, конечно же, он, Леонид.

Но однажды он все-таки ее удивил. Видимо, опасаясь, что дама может заскучать от шашлыков и аттракционов, он вызвал ее на турнир.

Леонид вдохновился этой идеей под впечатлением от прогулки по вернисажу в Измайлове.

Незамысловатая ее суть состояла в том, чтобы посоревноваться, кто из них продаст больше ненужных вещей, если, потеснив пенсионерскую мафию, устроится торговать в блошином ряду, разложив свой товар прямо на дощатый настил.

Лера хмыкнула и согласилась. Она знала наперед, что в этом дурацком турнире легко одержит победу, поскольку умение торговать было ею доведено до совершенства на всех предыдущих работах, не считая ныне имеющейся.

Пошарив на антресолях, она нашла несколько разномастных кофейных чашек, эстамп на фанерной доске с изображением кривой сосны над обрывом, старый будильник и фарфоровую статуэтку балерины.

Леонид нарыл у себя какие-то длинные узкие железяки, которые называл надфилями, маленький, еще со школы, изрисованный фломастерами альбом с почтовыми марками, несколько значков и старые брючные ремни.

Они стремительно проиграли друг другу со счетом один-один.

У Леры моментально выкупили балерину и чашки, у Леонида – марки оптом, а соседи по торговому ряду, которые и без того смотрели на пришлых недобро, услышав запрошенную цену, хором обозвали их идиотами и велели больше здесь не появляться. Было весело.

Той же осенью Леонид тяжеловесно предложил ей жить вместе, а то и пожениться.

Она согласилась. Она ждала таких слов, и она хотела их услышать. Но сразу расставила все точки над i, уведомив претендента, что не создана для материнства. Не то чтобы физиология не позволяет, а вот просто – не создана, и все.

Без ненужного самокопания она истово не желала пуза, проблем с молокоотсосом, пеленок, подгузников, какашек, бутылочек, сосок, колясок и всех остальных родительских радостей.

Будущий муж ее заявление воспринял спокойно и тайм-аут не взял.

Он сказал просто: «Ну, не создана, значит, не создана» и повез невесту выбирать колечко.

Их быт был налажен, вся их жизнь была построена. Они не скучали, когда оставались вдвоем, и они по-прежнему друг другу нравились. То есть были симпатичны. То есть их друг к другу тянуло.

Любили? Если это любовь, то любили. Хотя Лера избегала высокопарных определений, Леонид тоже.

И ни о каких переменах в семье они не помышляли. Леонид не делал грустно-умильную рожу, глядя на соседских карапузов в коляске возле подъезда, и не предлагал жене купить щенка, а Лера не тушевалась, когда знакомые задавали расхожие вопросы о детках.

А вот теперь она чувствовала приближение беды. Катастрофы. Муж сделался замкнутым и неразговорчивым. И холодным. Или равнодушным? Теперь частенько супруги лишь за ужином перебрасывались ничего не значащими фразами, а потом Леонид, отказавшись от чая, запускал компьютер, а потом молча отправлялся спать.

Если не приходила Юля.

Если приходила Юля, то картина становилась иной. Леонид оживал. Вот, как сейчас, например.

Лера начала понимать, что значит «я страдала».

Лера страдала. Нервы сдавали, и Лера принялась дерзить. Дерзить, хамить и говорить гадости. Мужу. Не этой же, пропади оно все, дочечке…

Войдя на кухню, Леонид мимоходом кивнул жене и уселся на свое обычное место.

Следуя за ним по пятам и чуть ли не приплясывая в щенячьем восторге, возле обеденного стола материализовалась и глыбокоречинская нахалка и плюхнулась напротив, заняв обычное место Леры.

Семейная идиллия продолжалась.

– Пап, а мы в Глыбокоречинск с тобой съездим? У тебя когда отпуск? Давай сделаем маме сюрприз, а?

Леонид пугливый взгляд на жену не кинул, не закашлялся, выигрывая время, а проговорил размеренно и спокойно:

– Не фантазируй, стрекоза. Ты взрослый человек и должна понимать, что есть вещи совершенно неприемлемые.

– Да что тут такого неприемлемого?! Это же…

– Стоп, Юля. Угомонись. Давай лучше поговорим о том, какой подарок мы тебе сделаем, когда ты поступишь в институт.

– Ну, что ты, пап. Мне ничего от тебя не надо, совсем ничего! – с трогательной доверчивой наивностью проговорила девица, распахивая голубые глаза.

«Актриса», – привычно подумала Лера.

– Ну, это мы посмотрим, – произнес Леонид. – Ты все еще у подруги живешь? Наверное, надо тебе квартиру снять. Я подумаю над этим.

Глаза дочки засияли. Отец усмехнулся. Его жена молча жевала еду, уткнувшись в тарелку.

Потом Юля вежливо сказала: «Спасибо, Валерия Львовна, все было очень вкусно», а Валерия не расслышала. Вот не рас-слышала.

Потом Леонид, кинув исподлобья на жену мрачный взгляд, поднялся, чтобы дочь проводить, а жена, конечно, не сдвинулась с места. Затем до нее донеслись голоса из прихожей. Ее муж произносил слова с покровительственной лаской, а дочь ее мужа – с лаской благодарной. Идиллия.

«А моя идиллия, кажется, завершена. Теперь я для него уже не маленькая девочка, а взрослая и желчная тетка, у которой нет и в помине великодушия, благородства, понимания и жертвенной любви. Как, должно быть, он во мне разочарован. С ума сойти».

Леонид, вернувшись на кухню после трогательного прощания с крошкой, неодобрительно спросил:

– Ты не могла бы быть с ребенком поприветливее?

– Это твой ребенок, – звонким голосом проговорила Валерия и швырнула в мойку недомытую вилку. – Жаль, что так долго вы были в разлуке. И жаль, что встреча ваша не состоялась лет этак пять назад. Или, на худой конец, четыре. Но все можно исправить, не так ли?

И сорвав фартук, она вышла из кухни стелить себе в гостиной.

На следующее утро они не разговаривали. Возможно, так бывало и раньше, утро – это вообще трудное время, но раньше Валерия не придала бы этому значения. Носилась бы по квартире, выдергивая из шкафов одежду себе и мужу, запихивая в сумочку бутерброды, которые Лёнька неизменно ей сооружал, подсовывала бы ему под нос тарелку с