– Леонардо, ты помнишь, как сделал за меня курсовик? – Недавняя картинка мальчика со свитком в руке вновь ожила. – Курсовой, по начерталке, на первом курсе, – уточнила я.

– Что-то припоминаю, – неопределенно ответил профессор. – Вы пришли теперь за своего сына просить. В какой он группе занимается?

– У меня нет сына. Я думала, ты… вы вспомните меня. Мы вместе учились, но потом я ушла из института…

В глазах Леонардо мелькнул голубоватый свет воспоминаний.

– Да-да, припоминаю. Ваше имя Аля?

– Аня, – тихо поправила я профессора. Он забыл меня или не узнал… Румянец схлынул с моих щек. Наверное, я сильно побледнела.

Старуха, заметив, что я близка к обмороку, подхватила меня под руки. Но разве ее поддержки я ждала? Девушка не обращала на нас внимания. Она, сидя на подоконнике, непроизвольно помахивала ножками. Нейлоновые колготки искрились розоватыми бликами на ее безупречных икрах. Нарядные туфельки едва держались на кончиках пальцев.

Почтенный профессор приосанился и погладил бородку. Мы с Леонардо – ровесники, но что для мужчины сорок! А студентка была так свежа и непосредственна, и прикосновения юности всегда приятны.

Профессор опять с недоумением перевел взгляд на меня: он догадывался, что мы с девушкой как-то связаны. На этот раз тень истинного узнавания оживила его серьезное лицо.

– Аня К.? – Он назвал фамилию, которая в то далекое время была моей.

У меня снова закружилась голова. На этот раз от счастья. Я поняла, что профессор тоже вернулся в свою юность. Я впилась глазами в его распахнутые зрачки. Но добрый, задумчивый его взгляд был направлен вдаль, мимо меня. И тут же, как в кино, я увидела картины его воспоминаний. Застенчивая Аня – одна из многих студенток, окружающих его в то время. Она была неплохим товарищем по лабораторным работам, но девушку в ней сокурсники не замечали. Мысли Леонардо все глубже уходили в то прекрасное время. Первый курс, наша группа, совместные прогулки до Театральной площади. Теперь рядом с ним, я знала, была чемпионка по плаванию.

Как грустно вспоминать разное!

– Черт побери! Жаль, что она оставила меня, – произнес вслух Леонардо.

И сожалели мы тоже о разном!

Резкий звонок заставил меня очнуться. Рядом не было ни милого Леонардо, ни девушки в розовой блузке, ни старухи в панаме. На подоконнике лежал кем-то забытый, свернутый в трубку чертеж. Я аккуратно развернула плотный ватман. Непонятные черточки, кружочки, зигзаги испещряли белый лист. Трудно было определить, для какого проекта, по какой дисциплине была сплетена паутина тонких линий и загадочных крючков. Мне показалось, что на листе начертаны тайные знаки моей жизни. Если бы я умела прочитать их раньше. Прочитать в том, первом чертеже! Но в институте не учили разбирать запутанный пунктир нашего будущего. Мне предстояло овладеть этим искусством самостоятельно.

Коридор вновь наполнили высыпавшие из аудиторий студенты. Я ускорила шаг, нашла дверь с надписью «Архив», толкнула ее. Здесь мне выдадут справку, выписанную на студентку с легкомысленным хвостом. И я буду перечитывать ее бесконечное число раз!

Я стала самостоятельно выходить на улицу лет с шести. К тому времени я знала, что живу в Ленинграде, а также запомнила свой адрес: Средняя Подъяческая улица, дом 5, квартира 7. Ныне филологи спорят о написании улицы: «Ъ» или «Ь» перед буквой «я»? Недавно я прошлась вдоль всех пятнадцати домов, разглядывая номерные знаки над входными арками, и обнаружила, что спорят уже не только филологи, но и сами знаки. Установленные в разное время, они оспаривают и орфографию – на обновленных в последние годы номерных знаках в названии улицы чаще красуется знак мягкий.

Единоборство букв мистическим образом связано с окружающей средой. Твердокаменный, бесформенный булыжник – им мостилась улица во времена моего детства – уступил место гладкому, но подверженному атмосферным воздействиям асфальту – известно, что это покрытие может и трескаться, и плавиться от жары. Попутно замечу, что и угловатые черты моего характера, такие как целеустремленность, граничащая с упрямством, перепады настроения или нетерпимость к людским недостаткам, с годами сглаживались. Я стала ровнее, мягче и терпимее, однако и ранить меня теперь легче, чем прежде. Я как будто впитала в себя тридцатую букву алфавита – «мягкий знак».

Ниже я покажу сакральную взаимосвязь других черт моей личности с изменениями материального мира, но сейчас мне придется обратить ваше внимание на местоположение улицы, на которой я выросла.

Средняя Подъяческая на топографической карте города выглядит хордой – коротким отрезком, стягивающим петлю извилистого канала Грибоедова, самой романтической водной артерии Санкт-Петербурга. Кольчатые чугунные решетки набережной канала с двух сторон как бы обрубают улицу протяженностью менее автобусной остановки. Впрочем, автобусы по ней никогда не ходили.

Поначалу эти решетки обозначали и границы моей свободы – если меня выпускали гулять одну, строго наказывали: дальше улицы ни на шаг! Однако время от времени я нарушала установленные родителями границы. Сейчас речь пойдет не о степени детского непослушания. Я расскажу о том, как, исследуя внешнее пространство, я расширяла внутренний мир. А также о необъяснимом феномене – о том, что расположенные вокруг меня учреждения меняли свои назначения и вывески, синхронно попадая в русло моей жизни. Мое взросление и моя судьба как будто вписывались в «Книгу перемен» – это древнее изобретение китайцев.

На Подъяческой с твердым знаком, мощенной крепкими булыжниками, автомобили появлялись редко и дети играли на проезжей части. Одной из игр была игра «обмен домиками», а домиками становились круглые чугунные крышки над люками. У водящего ребенка своего места не было, его целью было захватить временно опустевший чугунный кружок в тот момент, когда непоседливые хозяева, перебегая из «домика» в «домик», обменивались «жилплощадью». Прочны ли были крышки над люками? Сегодняшним умудренным взглядом я провожу незримую параллель между той игрой и пословицей: «Если хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Увы, этот трагический закон постигаешь не сразу.

Берега канала Грибоедова, как и других рек города, одеты в гранит, а сама набережная высоко поднята над поверхностью воды. Зимой вода слегка подмерзает, но лед тонок и слаб, потому что его подмывают теплые сточные воды. Однако для детей было неодолимым искушением проверить прочность буроватой наледи, тем более что каменные ступени спуска обрывались у самой кромки подмерзшей воды. Мы с девочками спустились на нижнюю ступеньку лестницы – одна из подружек оказалась смелее всех. Я всего лишь поддерживала ее за руку, когда она ступила на рыхлый лед. Лед треснул, крошась, и нога девочки провалилась, образовав небольшую прорубь. К счастью, в тот же момент или мгновением раньше – у меня всегда была хорошая реакция – я дернула ее руку на себя. Мы обе благополучно упали на каменную площадку, а не в ледяную воду. Сейчас в таких случаях говорят, что спас ангел-хранитель.