Детство своё я помню больше какими-то урывками. Слёзы мамы, как она молила, стоя на коленях отца о чём-то. Плакала, кулаками била о пол от бессилия.

Папа ушёл. Я не понимала куда, но точно знала, он не мог нас бросить. Слишком сильно любил и оберегал.

Мне было семь. Я не помню, в какой именно период, но определённый отрезок своей жизни я просто забыла. Иногда всплывают отдельные эпизоды, но не более того.

Я вспоминаю маму в платке, в больничной сорочке. Она тепло улыбается, смотрит на меня с безграничной любовью и, кажется, за что-то просит прощения.

Потом снова пустота, и включаются мои воспоминания примерно с шестого класса, когда я возвращаюсь из школы дамой и вижу на старом прогнившем диване пьяную тётку, с сигаретой во рту. Она кричит на меня с порога, заставляет убрать бутылки и наводить порядок. Бросает в меня тапки, сапоги — всё, что попадается под руку.

Нет, я не жалуюсь! Тётя Роза пила, конечно, часто, но всё же не была запойной. Три-четыре дня кромешного ада, зачастую с рукоприкладством, но потом две недели тишины и спокойствия. Иногда даже конфеты мне покупала. Дешёвые карамельки, но всё же тогда, это для меня было настоящим лакомством.

Запах гари, ударивший в ноздри, заставляет вернуться в реальность.

— Чё, где горит? — задаю себе вопрос, сворачивая за угол дома, двигаюсь в направлении своего общежития.

Ступая по бетонной отмостке, смотрю себе под ноги. Кроссовки уже поизносились, стоит взять пару дополнительных смен в кофейне, чтобы купить новые. Не хочу брать деньги, которые отложила на счёт. Так, никогда на новый ноут себе не накоплю.

Ещё раз сворачиваю за угол, обходя дом, и поднимаю голову. Замираю на месте.

Клубы густого дыма валят с комнат, расположенные на третьем этаже, я не сразу поняла, что горит моё общежитие, ещё позднее до меня дошло, что сейчас пожарный расчёт тушит именно мою комнату.

Я не поняла, как оказалась рядом с толпой зевак. Растолкав всех локтями, с трудом протиснувшись вперёд, я двинулась дальше.

— Девушка, вы куда? — слышу голос какого-то мужчины, скорее всего, пожарного, но не реагирую на него. Слишком взволнована.

— Маргарита Давыдовна…

— Аа, явилась наконец! — тон старшей по общежитию мне совсем не нравится. –

Аристарх Петрович! — кричит женщина. — Аристарх Петрович! — внутренне сжимаюсь. В голове моментально проносятся картинки последних моих действий. — ноутбук выключила, сняла с зарядки, положила на стол. Лампу погасила. Плитку, чайник не включала, более того, вилку удлинителя из розетки вытащила. — Вот она, красавица наша.

— Зайцева?

— Да, это я. — совершенно растерянно произношу.

— Я вижу, что это ты. Живо в деканат! — тучный мужчина шестидесяти пяти лет, смотрит на меня с призрением. Ещё бы! Я единственная, кто не побоялась в стойку встать и не сдала деньги ему на подарок к юбилею. Ему, видите ли, приглянулись Ролексы в золотой окантовке, стоимостью целое состояние. Несмотря на то что в общежитии проживает достаточно много народу, каждому сдать нужно было по две тысячи рублей. Я, конечно, не бедствую, но как бы и не печатаю я деньги. К тому же мне куртка на весну нужна была, и так, по мелочи, в общем, я так нашей старшей по общежитию и сказала. Лучший подарок тот, что сделан своими руками. И нарисовала ему открытку! — ну хорошо, не так. Никакой открытки я ему не рисовала, ежедневник подарила.

Вообще, подарила я ему его без всякой задней мысли, но он чёт обиделся… Почему-то решил, будто бы я ему на его забывчивость намекаю. А чего ему на неё намекать? Ему уже давно напрямую говорят, что с памятью у него беда просто.

— Время, половина второго ночи.

— Не переживай. Для тебя персонально весь педагогический состав собрался.

Мне снова становится дурно.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Университет буквально в десяти минутах ходьбы от общежития, но, очевидно, из-за волнения у меня не получается идти слишком быстро. Мне казалось, я едва не бегом бежала, но время, на практически севшем телефоне показывало два пятьдесят пять.

В трёх окнах горит свет, значит, меня действительно там ждут.

Ноги не слушаются, словно свинцом налиты, и я через силу преодолеваю каждый шаг.

Подойдя к двери деканата, какое-то время топчусь на месте, не решаюсь постучать в дверь.

— Заходи давай. — слышу строгий голос Льва Андреевича — Стоишь, топчешься.

Я не знаю, как он это делает, но наш декан, он словно сквозь стены видит. Очень часто, заходя в кабинет, в котором преподаёт нам философию, он безошибочно, по фамильно называет тех, кто не выключил телефоны. И сейчас, несмотря на то, что я бесшумно подобралась к его кабинету, он понял, что я за дверью стою.

Несмело берусь за ручку, тяну её на себя. Вот вроде бы и знаю я, что не виновата, но всё же успела накрутить себя достаточно сильно и сердце готово выпрыгнуть из груди.

Прохожу вперёд. Под пристальным взглядом своего троюродного дяди совершенно не тушуюсь. Как бы он ни старался сейчас смотреть на меня строго, знаю, он злится совершенно не умеет.

— Это что? — головой кивает на железяку с обгоревшими проводами.

— Похож на утюжок для волос.

— Это твой утюжок. — кажется, не спрашивает, утверждает.

— Нет, это не мой. Мой в столе лежит. — Лев Константинович нахмурился.

— Но Нина утверждает, что это твой утюжок. Да и лежал он на твоей постели. Он был включён в розетку.

— Исключено. Я волосы под жидкий лак ещё с утра уложила, потому что его на влажный волос наносят. Это может быть мой утюжок, если его Макарова взяла без спросу. Её ещё на прошлой неделе сломался, она моим пользовалась.

— Но он на твоей кровати лежал. — снова повторяет.

— Розетка уже давно только с моей стороны работает. — Лев Андреевич крепко задумался. Потирая свою не слишком длинную седую бороду, он смотрел в окно.

Я уверенна, что это Нинкиных рук дело! Она мне уже два пледа вот так спалила и деньги ни за один ещё не отдала. На полку ей, видите ли, неудобно класть, что плойку, что утюжок.

— Моя комната сгорела? — зачем, только спрашиваю, я же своими глазами видела, что да. Меня начинает бить дрожь. Нижняя губа нервно подрагивает. Там были все мои вещи, конспекты и прочее. Там вся моя жизнь была.

— Выгорела под частую Мирка. — я опускаю голову, а декан, и мой дядя по совместительству, продолжает. — Но кое-что удалось спасти. — я снова поднимаю свой взгляд. Пристально смотрю на мужчину. Вроде даже не дышу. — Костя, Морозов