Вся жизнь прошла в ожидании Чуда или чудес.

Прошла жизнь, прошла. Сорок лет уже почти, еще сорок — и привет. Но из оставшихся сорока, если ничего не заболит и не убьет раньше времени, двадцать лет будет отведено на убогую старость, потому что некому будет со мной нянчиться, как я с отцом нянчусь. У меня ни старшего, ни младшего сына нет и не предвидится. Клетку для сапиенсов даже продавать не буду — выкину к чертовой матери. Кому пыль в глаза пускал, когда приперся с этой клеткой на работу? Мол, сапиенса купил, и вот клеточку для него. Зеллису? Эта сволочь все равно найдет за что укусить. У него три пары лысых сапиенсов, элитных. Они даже огонь разводить умеют и хатки строить, а я себе и простого шерстяного сапиенса позволить не могу. И клетку купил, чтобы просто Зеллиса позлить, чтобы этот мажор впечатлился. Дурак я.

Дешевенькая защита на окне пропускала по краям лаву солнечного света. В комнате стало жарко и Иванов переключил кондей с комнаты отца на свою комнату. Все равно отец уже спит, разницы не почувствует. Поворочавшись в жаркой кровати, Иванов всхлипнул.

И, словно почувствовав что-то, пробилась к нему из Верхнего мира сущность матери. Малыш, ласково зашелестела она. Иванов резко накинул на голову одеяло.

Малыш… Сущность матери искрилась в жарких душных сумерках, разливалась ненужной сейчас нежностью, похожей на жалость.

— Мама, простите, но мне бы поспать. На работу скоро.

— О… — сущность матери растаяла.

Ваш Малыш уже пожелтел и обрюзг, мама, с него скоро чешуя посыплется, и не надо его навещать так часто, с отчаянием думал Иванов. К младшим наведывайтесь, внуков радуйте, а меня оставьте в покое пожалуйста. Он резко встал, задернул шторы поверх защитного экрана и упал обратно в кровать.

Господи, сказал Иванов про себя, поджимая к животу дряблый хвост. Ну хоть что-нибудь, хоть что-нибудь, ну пусть случится в моей жизни что-то необычное. Услышь меня, господи. Сделай для меня чудо.

И беззвучно заплакал сухими колкими слезами, уткнувшись в подушку.