— Но следов там вокруг омута предостаточно, — продолжал я, уминая пирог. — Да не только одной лобасты, но и другой нежити.

— Другой нежити, говоришь? — староста нахмурился.

Верея встретилась со мной взглядами. Уколола палец. Ойкнула. Сунула уколотый палец в рот. Отвела глаза.

— Да разная мелочь, не стоит волноваться. Вы, главное, детей одних в лес не пускайте, а то лесовички всякие бывают. Могут и заплутать маленьких, — ответил я с нарочито набитым ртом. Закашлялся. Постучал кулаком в грудь. — Хозяюшка. Больно пироги у тебя сухие. Дай горло промочить?

Но женщина и с места не сдвинулась.

— Верея! Оглохла поди?! — прикрикнул на жену хозяин дома. — Гость попить желает. Квас остался? Квасу дай!

Я сделал вид, что до их семейных перепалок мне нет дела, но сам продолжал искоса следить за женщиной.

Она медленно отложила вышивку на лавку. Поднялась с места, как приговоренный к смертной казни человек, которому вот-вот суждено взойти на плаху. И, не торопясь, похромала к буфету, на котором стояла накрытая полотенцем крынка.

— Занедужила твоя хозяюшка? — я сокрушенно покачал головой. — Что же ты, Бажен, жену свою не бережешь?

В ответ староста лишь отмахнулся, как машут на назойливую собаку или нерадивую козу.

— Глупая баба, сама виновата, — проворчал он. — Пошла в сарай, да и напоролась на грабли. Не так рана страшна, как голова её дырявая, бабья.

Староста прищёлкнул языком, подчёркивая своё негодование.

Верея с вымученной улыбкой дохромала до стола. Налила мне в глиняную кружку квасу.

Конечно, сарафан на ней уже был иной. Более длинный. Да и цвету желтого, цыплячьего, уже без всяких вышивок.

А пока Верея угощала меня напитком, я времени зря не терял. Полез одной рукою в карман и извлек оттуда гребень, который нашёл на месте обращения лобасты. Повертел им возле бедра, как бы невзначай. А как понял, что она заметила, так и спрятал вещицу обратно в карман.

Честь по чести. Она с самого начала знала, что я — Ловчий. А я теперь прекрасно понимал, кто скрывался под личиной красавицы. Пусть сама решает, как предстать передо мною: накинуться посреди ночи, как нечисть, или с повинной прийти под видом женщины.

С этими мыслями я закончил трапезу, время от времени отвечая на вопросы Бажена. После поблагодарил хозяев за сытный ужин и пообещал, что с рассветом возобновлю охоту на лобасту, а пока прогуляюсь по округе. В ответ староста напомнил, что заночевать я могу на его сеновале вместе с моим котом.

Мягкий вечер раскинулся над Медовым Яром. Небо на закате золотилось приятным светом, окрашивая облака над головой в розовый цвет брусничного киселя с молоком.

Первые цикады стрекотали за околицей нестройным хором. И мне действительно захотелось просто прогуляться. Обойти деревеньку вокруг. Выйти на речной обрыв и там вдохнуть полной грудью. Насладиться этой тишиной. Без всякой охоты на нечисть. Без нескончаемых попыток выжить.

Я брел, раздвигая руками высокую полынь. Моя кожа на ладонях напиталась ее горьким запахом. И тогда я понял, что улыбаюсь. До поимки лобасты оставалось рукой подать. Деваться ей некуда. А я уже счастлив.

Ноги сами вынесли меня к обрыву. Мне хотелось полюбоваться простором. Понаблюдать за тем, как ласточки ловят насекомых на фоне вечереющего неба. Но вместо этого тихого отдыха я наткнулся на детвору, которая поджигала тлеющей лучиной пушистые одуванчики.

Белый пух вспыхивал и моментально прогорал. А дети хохотали. До того самого момента, пока не заметили моё приближение.

Я хотел пройти мимо, но тут один из мальчишек, конопатый и беззубый, совершенно беззлобно поинтересовался:

— Дядь, а ты правда всамделишный убийца?

Я оглянулся на них. Чумазые, замаранные, но вполне себе искренние и добрые дети. Девчушка с длинной косой. Мальчонка с синяком под глазом. Другой мальчонка, задумчиво ковыряющий в носу, глядя на меня. Да ещё пятеро таких же, разномастных и открытых для всего неизведанного. Когда-то и я был таким.

— Я убиваю только монстров, — мой ответ вызвал пару улыбок.

— Так и тебя кличут монстром, — заметил конопатый мальчишка с лучиной в руке. — Только мы взрослым не верим.

— Это почему? — я приподнял одну бровь.

Тем временем девчонки приметили Кота у моих ног. И самая отважная попыталась его приласкать. Протянула ручонку. Варгин предупредительно выгнул спину. И тотчас получил от меня легкий тычок сапогом вбок.

Девочка с русой косой робко погладила мягкую, черную шерстку. Улыбнулась сначала Коту. Потом — мне.

— Потому что это всё страшилки, — презрительно фыркнул конопатый мальчишка. А потом, робея, спросил: — А меч всамделишный у тебя?

— Самый настоящий, — я немного вытащил оружие из ножен, позволив булатной стали сверкнуть на солнце и вызвать восхищенные вздохи детворы. — Хотите покажу, чем настоящий Ловчий борется с нечистой силой?

Ответом были восторженные кивки.

И тогда мы уселись прямо там же, у околицы. Дети окружили меня тесным кольцом и принялись рассматривать и меч в ножнах, и кинжалы, что я достал из-за голенища сапога, и мои отвары в пузырьках — всё то, что я посчитал безопасным и интересным для их детской любознательности. А они наперебой спрашивали меня о том, для чего нужно то или другое. Как убить кикимору? Нужно ли бояться домового? Что делать, если наткнулся на лешего? Кому во время охоты приносить первое подношение? И многое другое, о чем могут со всей простотой и открытостью спросить малыши. И о чем никогда не посмеют вопрошать их родители.

Впрочем, и последние не заставили себя долго ждать. Примерно через час мамки спохватились и ринулись на поиски своих драгоценных чад, кои обнаружились в обществе Ловчего.

Ух, и наслушался же я от гомонящих баб!

— Напугал детей ужасами!

— Окаянный!

— Небось, сглазил!

— Ты глянь! И ножи разложил! И как они не поранились?

— А как зельями не отравились?!

В ответ я лишь посмеялся.

— Нечего детей без присмотра бросать, хозяюшки, — беззлобно заметил я. — Они из чьего-то дому лучину стянули и траву втихомолку палили у самой околицы. А если бы что-то посерьезней загорелось?

Впрочем, слушать «окаянного Ловчего» никто не пожелал. Мамки ворчали и негодовали все время, пока разбирали своих отпрысков. Отпрыски разбираться не торопились. Да и вообще крайне негодовали, что нашу с ними увлекательную беседу так бесцеремонно прервали.

Дождавшись, пока местные разбредутся по домам, я и сам встал с насиженного места и направился на сеновал к Бажену. Вечерние сумерки густели. Ночная прохлада наползала с реки, где уже вовсю голосили лягушки. А на сеновале старосты оказалось сухо и вполне пристойно. Приятно пахло сухой травой. Даже не слышно было, чтобы мыши шуршали в соломе.