— Трусиха, отбой! Ложная тревога, это не они.

Выбраться из укрытия оказалось гораздо труднее, чем в него угодить. Я испачкалась, порвала колготки, расцарапала ладонь и вообще чувствовала себя отвратительно. А Серый Волк, наоборот, начал вполне оптимистично насвистывать. Приобнял меня, направляя к трассе, к Вокзальной магистрали, где поднял руку, голосуя:

— Говори адрес, Катрин.

— Какой адрес?

— Твой. Куда нам ехать?

— Нам? — переспросила я, потому что встреча с бывшим любовником перестала казаться радужно-прекрасной. Больше не хотелось ни секса, ни кекса. Лучше уж спать в гордом одиночестве, чем так рисковать…

— Ну а кому? Не им же?! Все-таки как клево, старуха, что ты мне подвернулась. Тебя же никто — ни одна собака! — не знает. Нас вместе никогда не видели, — повеселел Волчище, сверкая карими, опасными, галлюциногенными глазищами. — Эй, очнись, что ты как замороженная треска? Адрес, живо!

Возмутительная бесцеремонность! В одном он прав — нас вместе никогда не видели. Вот и отлично. Вот пусть и дальше не увидят. Хватит с меня приключений со стрельбой и спасением бегством!.. Я сделала шаг в сторону, но Серега тотчас поймал за шиворот и встряхнул, повторив свой вопрос. Мама недаром считает, что моя основная проблема состоит в неумении отказывать людям, почему-то мне всегда трудно бывает произнести коротенькое слово «нет». Вот и теперь понуро промямлила:

— М-метро «Гагаринская». Там недалеко от супермаркета, пешком можно дойти…

Серега затормозил первую попавшуюся машину — занюханные «жигули» оранжевого цвета с проплешинами ржавчины на капоте — и со смешком сообщил, что именно от этой развалюхи мы прятались в подвальной яме. За рулем сидел пожилой дядечка, которому приглянулась протянутая пятисотрублевая купюра — втрое больше чем достаточно, он довез нас на своей скрипучей развалюхе до супермаркета, всю дорогу с любопытством озирая в зеркале над ветровым стеклом. Наверное, удивлялся, почему мы поцарапанные и перепачканные. Я поминутно оглядывалась. Все еще мерещилась погоня. Черных джипов на трассе — как грязи. Вернее, как снега. Что же теперь, постоянно бояться?.. Ужасно. Зачем я опять связалась с Волковым, с героем давно забытого, быльем поросшего романа? Лучше бы в том вагоне метро познакомилась с неудачником, уныло теребившим шапку! В конце концов, все мы немножко неудачники… Теперь же я ощущала себя Серегиной пленницей, заложницей, которую никто и не собирается спасать.

— Дур-ра! Дур-р-ра! — разорялся Азиз, энергично хлопая крыльями, отчего из клетки клубами летели сор, пух и перья.

Я не спорила: разумеется, дура! Разве умная притащит в свой дом — свою крепость — человека, по которому киллеры шмаляют из автоматов?.. Впрочем, моему попугаю неведомы другие слова, кроме «дура», «жрать» и «атас». Бывший муж постарался — привил пернатому такой лаконично-дебильный лексикон. Мне же заниматься развитием его речи было недосуг.

— Вот наглая тварь, — заметил Сергей. — Сам дурак дураком, а туда же, залупается!

— Нет, он умный, просто голодный и соскучился, — оправдала я птицу.

— Дур-ра, дур-р-р, — проворчал Азиз уже смиреннее, на полтона тише.

Я скинула шубку, бросила ее на пуфик в прихожей и проследовала в кухню к холодильнику: итак, что мы имеем? Кусочек сыра, подернутого белесой плесенью, огрызок окаменевшей от старости сырокопченой колбаски — нет, этими объедками моего попугая не прельстишь! Он любит фрукты, особенно бананы, яблоки и гранаты, а еще орешки. Но не тащиться же в магазин в первом часу ночи?.. О, в контейнере завалялся лимончик. Я нарезала его толстыми ломтями, один из которых протянула Азизу: «Кушай, моя деточка!» Пернатый взял цитрус лапой, поднес к крючковатому клюву и зачавкал.

— Ничего себе наяривает, только шум стоит! И не поморщится, — поразился Сергей.

— А ты думал?! — Я не без гордости оглядела попугая, габаритами догнавшего бройлерного цыпленка. Оперение у него блекло-зеленое, похожее на листву эвкалиптов, а шейку украшает ярко-красное ожерелье. Диво дивное, а не птица!

— Больно надо о всякой ерунде думать, — хмыкнул греческий смоковник и опустился в кресло, вытянув ноги в черных штиблетах до середины комнаты. Между прочим, мог бы предварительно разуться в коридоре. У меня же тут не гостиница, самой приходится пол мыть…

Серега прикрыл глаза, судя по всему, совсем спекся, но Азиз не дал ему покоя, словно в отместку за отказ восхищаться его неоспоримыми достоинствами. Покончив с лимоном, мой птенчик взялся неистово грассировать:

— Жрать! Жр-р-рать!

Гость аж вздрогнул и заявил:

— Твоему проглоту лишь бы жрать, а я бы не отказался выпить.

— Угу, а то что-то давненько мы не выпивали! Так и вкус водки впору позабыть, — сыронизировала я и спросила напрямик: — Скажи, какие у тебя планы? Ты намерен поселиться у меня?

— Как получится… Слушай, Катрин, давай дернем? Я устал как сволочь.

— Дергай, если неймется, но без меня. Лично я собираюсь принять ванну и лечь спать. Мне к девяти утра на работу. К тому же спиртного дома не держу.

Я напрасно сотрясала воздух, говорила будто в пустоту — Волкову было поровну, на службу мне или еще куда. Достав бумажник, он сосредоточенно пересчитывал наличные — в наслюнявленных пальцах промелькнула могучая кучка купюр, какую мне не заработать, наверное, и за год. А Серега, очевидно, остался недоволен суммой. Задумчиво почесал переносицу, потянулся к радиотелефону и резко отдернул руку, будто «панасоник» его укусил:

— Я — последний остолоп! Тачку бросил, скрылся в метро, а мобильник с собой таскал. Надо было сразу же выбросить, они меня через спутниковую связь и запеленговали! Во лоханулся… — Сергей прямо шипел от ярости, сжимая кулаки, играл желваками.

— Кто — они? Может, ты соизволишь наконец объяснить, что у тебя происходит? — завелась я. — Корчит из себя Джеймса Бонда!

Он о чем-то напряженно думал и выглядел при этом потерянным, потому мне за проявленный сарказм стало стыдно. Присев на подлокотник кресла рядом с Сереньким, пискнула:

— Что же теперь будет?

— Ух-х, что же будет с родиной и с нами?! — спел он, как Юрий Шевчук. Увильнул от конкретного ответа.

— Ты прав, любимый, надо выпить, — смирилась я. Нелегко быть девушкой Джеймса Бонда, а куда деваться? Приходится соответствовать. Достала из шкафа бутылку мартини, уцелевшую после дня рождения, и треугольные фужеры. — Тебе со льдом? Извини, оливок нет, и лимона не осталось.

— Да это как раз не имеет значения. — Сережка тряхнул головой, разгоняя морок мрачных мыслей.

Белый итальянский вермут мы употребили как-то бездарно, не смакуя, будто дешевый портвешок, которым догоняются алкаши в подворотнях. Он со мной не чокнулся, слова доброго не сказал — сидел с непроницаемым лицом. И я отплатила той же монетой — демонстративно отставила недопитый бокал и, перекинув через плечо полотенце, отправилась в ванную. Тут Волков и спохватился: