Сколько ни старался, я не мог припомнить ни одной его работы. Хотя, говоря по правде, я никогда особенно не налегал на американскую антропологию, но все же…

Кьюбит был коренастым темноволосым человеком лет 35, с хорошо развитыми надбровными дугами, широким низким лбом и чуть приплюснутым носом. Он был белым с несомненной, хотя и очень давней, примесью негритянской крови. Особенно это выдавали тугие курчавые волосы и синеватые лунки ногтей. Я внимательно рассматривал его, с наслаждением разминаясь в своем забытом профессионализме.

Кьюбит держался вполне дружелюбно, хотя и с явными нотками превосходства в голосе. Впрочем, не столько по отношению ко мне, сколько к Томсону и Кларку. Его повелительный, не терпящий возражений тон сразу согнал с них вальяжную ленцу, и они включились в перетаскивание ящиков с удвоенной энергией.

Кажется, это слегка покоробило Лабримана, не умевшего или считавшего ниже своего достоинства справляться с бездельем американских подчиненных. Он прикусил губу и тихо невзлюбил Кьюбита. А когда тот как-то попытался с совершенно равнодушным видом проникнуть в содержимое одной из многочисленных коробок, разразился скандал.

– Кто вам позволил вскрыть ящик?! – если бы Лабриман умел кричать, он бы кричал. Им овладел холодный гнев, затушить который можно было, только принеся Кьюбита в жертву. – Кто вам позволил прикасаться к этому ящику?!

Боже праведный, какая выдержка! Я чувствовал, что Лабриман готов вцепиться бедному калифорнийцу в глотку и покатиться с ним по полу. Кьюбит был поражен не меньше меня.

– А, собственно, что случилось? – он отставил коробку и поднялся с колен. – Я что-то не так сделал? Но я хотел только посмотреть. Мне кажется, что ящик неудачно кантовали при разгрузке.

– Поставьте ящик на место. – Лабриман овладел собой. – Уверяю вас, там нет ничего, что можно было бы разбить. – он перевел дыхание. – И предупреждаю вас, мистер Кьюбит, все вопросы экипировки экспедиции возложены сэром Карриганом на меня, и я не потерплю здесь своеволия и распущенности. – Лабриман резко повернулся на каблуках и вышел.

– Вот это да! – присвистнул калифорниец: – Сколько пафоса! Тащи-ка этот бокс на место, – обратился он ко мне. – Кажется, парень совсем раздулся от собственной значимости.

В манере Кьюбита было что-то слишком беспечное, не вязавшееся с внимательным взглядом его умных настороженных глаз. Я отнес ящик к остальным вещам, и инцидент, казалось, был исчерпан.

– Насколько я понимаю, это и есть наш самолет? – чей-то приятный, чуть хрипловатый голос прервал мои размышления.

Мы со Степлтоном обернулись. За нашей спиной стоял высокий подтянутый человек лет 40 в военной американской куртке без погон. Он не торопясь достал из левого верхнего кармана на груди "Кэмел", закурил и протянул нам.

– Опять вы, Эйб! – с возмущением воскликнул мой новый знакомый, раздувая щеки. – И не стыдно вам подходить ко мне со своим эдомитянским зельем!

– Прошу прощения, Айзек. – наш собеседник отступил на шаг. – Я и забыл о ваших странностях.

Он затушил сигарету и отбросил ее в сторону. Но это, видимо, не удовлетворило мистера Степлтона.

– Странностях! – буквально взвыл он. – Вот из-за таких, как вы…. из-за таких мы до сих пор в рассеянии. Вы все забыли! Вам ничего не надо!

Он весь раскраснелся и походил на кипящий чайник, у которого подпрыгивает крышечка.

– Ну, дорогой Айзек, ну что вы в самом деле? – развел руками Эйб. – Никто же не виноват, что мир вокруг уже совершенно не подходит под ваши 613 заповедей. И я в том числе.

– Если мир не подходит, его надо изменить, а не отказываться от заповедей! – запальчиво воскликнул Айзек. – Вот что значит – предки из России! Вы предались богу чужому!

– Простите, Айзек, – сухо остановил Эйб своего разорявшегося приятеля. – Во-первых, я, как это ни прискорбно, неверующий, во-вторых, мы не одни. И, в-третьих, ваша ортодоксальность тоже не без изъяна: отправляясь в экспедицию, вы испугались грязи, вшей и тому подобных восточных прелестей и сбрили пейсы…

– Я на вас обижен. – Степлтон надул губы.

– На меня легко обижаться – я добрый, – Эйб весело рассмеялся и обернулся ко мне. – Разрешите представиться – Абрахам Шлиссенджер, доктор антропологии, Мичиганский университет.

Вот его статьи об узбеках я читал. Неплохие. Даже очень. Шлиссенджер вновь повернулся к Айзеку.

– Это, что ли, твой чемодан? – он легко подхватил баул Степлтона и двинулся к самолету.

Нам предстояло лететь на довольно потрепанном грузовом "Дугласе", внутри которого было привинчено несколько крайне неудобных на вид металлических кресел. Зная по опыту, что на мою персону места среди "белых людей" не хватит, я сразу же устроился в углу на тюках с палатками. То же самое сделали Томсон и Кларк. Они стащили на пол по упаковке белья и принялись резаться в покер, поминутно надувая радужные пузыри жевательной резинки, лопавшиеся с противным треском прямо у них на губах.

– Доброе утро, Фриц, – услышал я голос Макса Штранге, беспокойно расхаживавшего вокруг своих восьми коробок с медицинскими препаратами.

– Как вы думаете, моя маленькая аптечка здесь в безопасности? – нервно спросил он: – А где герр Бауэр?

– Не знаю. Он же везде опаздывает как минимум на полчаса, – ответил я. – Передвинуть вам коробки куда-нибудь в другое место?

– Нет, нет! – испуганно замахал руками Штранге. – Пусть стоят. А то будет хуже.

С Максом Штранге меня познакомил у себя на квартире профессор Бауэр. Он был еще одной, как выразился мой учитель, "спасенной интеллектуальной единицей Германии". До войны Штранге имел собственную клинику в предместьях Мюнхена, написал несколько серьезных трудов, ставших новым словом в кардиологии, и пользовался всеобщим уважением. Теперь же он ехал в экспедицию простым полевым врачом и был на седьмом небе от счастья в связи с этой перспективой. Доктор Штранге нервно совал руки в карманы, оттопыривал их и нарочито свистел. Позавчера он признался мне, что никогда не летал на самолетах, и страшно боится.

Все были уже в сборе. До назначенного времени вылета оставалось около трех минут. Явился даже профессор Бауэр, на редкость тепло одетый и пахнущий дорогим бразильским кофе.

– Ума не приложу, где Карриган? – поминутно повторял он, обращаясь то к Штранге, то ко мне. Мне было все равно. Даже не очень любопытно. За все это время я ни разу не видел лорда Карригана и не испытывал ни малейшего сожаления.

В салон заглянул пилот в синей американской форме и досадливо крикнул:

– Вы в порядке?

– Нет! Прошу прощения, – затараторил Бауэр. – Лорд Карриган задерживается. – Фак ю! – рявкнул пилот и скрылся.

Наконец, к самолету подъехал черный "роллс-ройс" и остановился у самого трапа. Из него выскочил на удивление сжавшийся и весь какой-то резиновый Лабриман и поспешно распахнул переднюю дверцу. Сначала оттуда высунулась изумительная палисандровая трость, которую сжимала сухая крепкая рука, затянутая в лайковую перчатку. Затем – длинная нога в английском, вовсе не походном, ботинке и черной брючине. Потом показалась всклокоченная птичья голова старика. Шляпу он держал в руке.