Ситуация становилась острой.

Похоже, его начальник, Николай Иванович, которому Глеб был многим обязан, лично прибыл к Тамаре сообщить о гибели мужа. И ведь наверняка уже сообщил! Железнов встретился глазами с протиравшим заднее стекло «Лексуса» водителем Петрухой. Тот смотрел на подходившего Железнова именно тем взглядом, которым смотрят на ожившего покойника! Кивнул, что-то беззвучно произнеся, и кинулся в машину.

Уже входя в подъезд, Глеб обернулся и увидел, как Петруха тычет большим пальцем в клавиатуру мобильника.

«Не дай Бог, Томка померла!» – вдруг всерьез испугался Железнов. У нее же порок сердца, обычно жить не мешает, но он помнит пару приступов, когда буквально прощался с женой.

Поэтому и ребятишек не нажили. Она отказывалась, а он боялся настаивать, не желая стать нечаянной причиной ее гибели.

Но как они быстро узнали! Впрочем, удивляться здесь нечему: связь в их конторе всегда была на высшем уровне. Спутниковых телефонов побольше, чем во всей Российской армии.

Надо скорее ее успокоить. И не напугать при этом – вот ведь задачка!

Глеб прошел перед окошком консьержа и, не дождавшись шикарного лифта, рванул по лестницам вверх.

Семь этажей для лесного человека, хоть и бывшего, – тьфу. Даже не запыхавшись, вбежал на маленькую лестничную площадку, на которую выходило всего две двери. Зато за каждой было по пять комнат, не считая холлов и зимнего сада!

Дверь в его квартиру была не закрыта.

На Глеба во второй раз за день пахнуло смертельным холодом.

Замирая от страха, он осторожно зашел в родной дом и, отчего-то стараясь не шуметь, пошел по ковровой дорожке вдоль длинного коридора.

Никто не кричал, не причитал, не плакал. Ну и – слава Богу.

Может, еще не сказал? Тогда Глеб успел вовремя.

Он хотел свернуть на кухню – именно там по старой привычке Томка любила принимать гостей, – как вдруг остановился.

Удивленный? Пораженный? Потрясенный?

…Пожалуй, скорее усталый и обессиленный.

Он стоял в темном коридорчике и судорожно соображал, что делать.

Двустворчатая дверь в большую комнату была открыта, и Глеб отчетливо видел на белом пушистом ковре – сам тащил выбранную Томкой экзотику – две пары неподвижных ног. Одна из них – внешняя, раскинутая, – несомненно, принадлежала Томке. Вторая, несложно догадаться, Николаю Ивановичу, его доброму гению.

Вот почему так напрягся Петруха.

Глеб стоял, не в силах ни сказать что-нибудь, ни даже шевельнуться. И смотрел, смотрел…

Никакой порнографии, кстати, не наблюдалось: взору Железнова были доступны конечности от колен и ниже. Причем у Томки лишь одна нога была голой, на второй гармошкой болтались наполовину скинутые джинсы и колготки. Ноги его начальника и вовсе были приличным образом прикрыты.

Неприличные образы, если не входить в комнату – а Глеб не хотел входить (он и сейчас боялся до смерти напугать жену), – можно было только додумывать. Зато додумывались они легко.

– Не надо было тебе приезжать, – тихо сказала Томка. Глеб вздрогнул, не сразу сообразив, что это сказано не ему.

– Не переживай. Он уже на подлете, – хохотнул Николай Иванович, что-то невидимо, но старательно делая.

– Не надо было, – повторила она. – Я боюсь, когда так…

– Со мной ничего не бойся, – жестко сказал Николай Иванович, и две пары ног ритмично задвигались.

Еще с минуту Глеб как зачарованный смотрел на это чудовищное движение. Потом медленно, по-таежному неслышно развернулся и ушел тем же путем. На выходе все-таки не удержался, хлопнул дверью сильнее, чем хотел.

Бегом спустился по лестнице.

Снова кивнул консьержу – отставному полковнику.

Снова прошел мимо совсем слившегося с рулем Петрухи.

Перейдя улицу, машинально посмотрел на свои окна. Увидел бледное пятно лица за тонированным трехслойным стеклопакетом. Жива, значит, дай Бог ей здоровья.

И даже машинально – как каждое утро – помахал ей рукой. Правда, не дождался ответного жеста.

Уже подходя к метро, вытер глаза. Две катастрофы в день – это много.

Перед глазами плавали раскинутые ноги с наспех стянутыми джинсами. Что ж они так торопились?

Жгла обида. Злость. Ощущение предательства.

Но повеситься не хотелось.

Может, он просто недостаточно сильно любил свою жену?

В метро Железнов не зашел. А куда ехать?

Вместо этого бесцельно побрел по улице.

На улице же было скверно. Погодка точно соответствовала всему происходящему. И без того серый февральский денек получил холодный прибавок в виде колючей снежной крупы, разбрасываемой невесть откуда взявшимся ветром.

Время от времени Глеб рукой вытирал лицо, но через пару минут оно все равно становилось мокрым.

Мысли были спутаны и крутились вокруг двух визуальных центров – огненного озера на месте падения основной части фюзеляжа и двух пар ног на длинном белом ворсе ковра.

Получив очередную порцию шока в первой теме, мозг механически переключался на вторую, как будто его зациклило в мазохистском стремлении саморазрушения. Глеб, конечно, не знал, что именно так действует механизм синтеза – как говорят врачи соответствующей специальности, – «депрессивного эпизода». Но точно знал, что чем дальше бежали по навязчивому кругу его мысли, тем более невыносимым становилось его состояние.

Однако не все ужасное – фатально.

Дело в том, что молодой и здоровый организм Глеба внезапно захотел пищи. Внезапно – потому что пару минут назад, всецело поглощенный очередным расковыриванием своей боли, он и думать не думал о еде.

А тут вдруг отвлекся по случайной причине – гуднул какой-то парень на «Жигулях», возмущенный тем, как он, полузомбированный, переходил дорогу, – и Глеб явственно осознал, что его организм хочет есть.

Он даже улыбнулся в первый раз после катастрофы. Вот уж точно: любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда.

С внезапно проснувшимся интересом покрутил головой. В Москве поесть не проблема: в пределах видимости были аж два пристойных ресторана и одна мутная забегаловка. Выбрав между ресторанами, Глеб уже шагнул к одному, как вдруг остановился, пораженный очень простой мыслью.

Он залез в карман пиджака. Пересчитал бумажки, оставшиеся после расплаты с водителем «Газели». Усмехнулся и решительно направил стопы к забегаловке.

Не такая уж она была и скверная, эта забегаловка. Не сравнить с теми, в которых приходилось питаться в студенчестве.