– Детишки-то пойдут, да неизвестно от кого!

Звенящий голос Зары прошибает горячностью, десятками самых разных её оттенков: от возмущения до неприкрытого триумфа. И я холодею, заметив краем глаза свой телефон в её правой руке.

Только не это.

Мгновения более чем достаточно, чтобы сорвавшись с места, повалить паршивку на пол.

– Зара, ты что городишь?! Рада! – Нанэка, привыкшая к нашим извечным разборкам не медля, хватает нас за волосы: сначала меня, а затем Зару, и разводит в разные стороны. – А теперь объясняйтесь. По очереди. И без фокусов мне тут! Зара – у тебя что?

– Дрянь! – Зара брезгливо разжимает кулак, роняя на пол длинный клок моих волос и, выдержав драматическую паузу, протягивает матери одним чудом спасённый телефон. – Вот!

– Дура, – шиплю ей в ответ.

Эх! Мне бы ещё пару секунд...

– И что там? – раздражённо встряхивает нас Нанэка. – Ты же знаешь, что я плохо вижу.

– Верни! – очередная попытка дёрнуться оборачивается прощанием ещё с несколькими прядями, и я замираю, с мелочным удовлетворением глядя, как на смуглой щеке Зары кровавым бисером проступают следы моих ногтей.

– Гульнула наша Рада вот что! Смотри, что ей пишут: " я буду не только первым; вспоминаешь мои руки"! Всю семью подстилка опозорила! Нельзя ей за Драгоша, погубит она нас.

– Не правда!

– А ну замолчали! Обе!

Впервые вижу Нанэку такой растерянной, но хватка её не ослабевает – мой скальп горит, словно натёртый скипидаром.

– Золотарёвым не откажешь, нужен веский аргумент. А правду сказать, вовек от позора не отмоемся.

– Так утопи её! Заслужила! – срывается на визг сестра.

Я перевожу испуганный взгляд на Нанэку, всерьёз опасаясь, как бы она не прониклась идеей.

Дело в том, что мы живём по собственным законам, немного отличающимся от государственных. Таким образом, положение семьи в цыганском обществе держится фактически на личном рейтинге, и простое родство с "нечестной" девушкой может его сильно подмочить. Ведь самое главное достоинство невесты-цыганки – это честь, а самым главным обрядом на свадьбе является "вынос чести". Молодожёны прямо во время свадьбы обязаны уединиться в отдельной комнате, и жених спустя время должен вынести простынь со следами девственной крови трём ждущим за дверями уважаемым в клане женщинам.

Это крайне ответственный момент для невесты и ее семьи. Ведь если девушка не докажет свою невинность, свадьба отменится, а вся её семья будет опозорена: родителей осудят за плохое воспитание, и тень её "греха" упадёт на незамужних сестёр. Достойные женихи к ним просто не посватаются!

Хоть и не везде так строго чтут традиции, но в нашем регионе с девичьей честью всё очень сурово, Зара действительно рискует остаться старой девой. Одним словом – тёмное средневековье.

– Не гуляла я, – цежу спокойным, даже ледяным тоном. Я могу гордиться своей выдержкой: эта паршивка только что уничтожила мои надежды на побег, теперь с меня глаз не спустят, если ещё в живых оставят. Такой позор семье не нужен. Из-за кого – купленной девки? Нет. Нанэка рисковать не станет. Но... не избавится же? Она верующая, а убийство грех. Получается, серьёзного мне ничего не грозит. Поэтому добавляю уже с укором – Это ребята пошутили, а Зара ревнует, вот и повелась.

– Врёшь! – Зара тычет мне пальцем в грудь, и я сжимаю руку в кулак, чтоб не сорваться. Нельзя, не перед Нанэкой. – Недаром она так в школу рвалась! Ни одна из наших до девятого не доучилась, а этой знания вдруг подавай. Хахаль у неё там был, не слушай её, мам!

– Хватит, Зара. Иди.

Нанэка больше ничего не добавляет, отчего сложно понять, кому из нас она верит. А Зара, облегченно морщится, потирая макушку, и, стрельнув в меня испепеляющим взглядом, сбегает с кухни.

Никогда ещё я так не жаждала оттаскать её за волосы!

– Доваришь суп, принимайся за жаркое.

Слышится сухой щелчок запираемого замка. С внешней стороны.

– Ты куда, Нанэка?! – барабаню в деревянную дверь, чувствуя, как стремительно тает бравада под напором неизвестности. – Я в туалет хочу!

– Потерпишь.

Не знаю, что она задумала, но, если Зара права в своих домыслах, то мне остаётся только воспринять заключение в комнате полной острых ножей как руководство к действию. Мёртвой невесте "вынос чести" не страшен.

Возвращается Нанэка спустя полтора часа в компании седовласой незнакомки с тонкими, осуждающе поджатыми губами.

– Идём, – мрачно бурчит приёмная мать, хватая меня под руку, затем кивает гостье, чтобы та следовала за нами.

Волнуясь до взмокших ладоней, я покорно плетусь по широкому коридору, перегруженному позолотой и вычурной лепниной, пока с недоумением соображаю, что конечным пунктом является моя скромная спальня.

Вот тут уже становится действительно страшно.

– Заходи, что смотришь? – Нанэка нетерпеливо подталкивает меня вперед, затем, переглянувшись с гостьей, кивает на аккуратно застеленную софу. – Юбку снимай. И трусы тоже.

– Зачем? – не веря в происходящее, мотаю головой. – Не было ничего, клянусь!

– Зачем, – скрипуче передразнивает незнакомка, деловито распахивая окно. Солнечный свет тут же разбегается бликами по натяжному потолку, яркий до рези в глазах. – Как ноги перед мужиком раздвинуть никто не спрашивает "зачем" – сами из трусов выпрыгивают, а тут скромность прямо распирает.

– Одёжку стягивай и ложись, не выделывайся, – прикрикивает Нанэка, оттесняя меня к софе.

Сообразив, что если не раздеться самой, то она сделает это за меня, я поворачиваюсь спиной к окну и, сгорая со стыда, снимаю концертную юбку, следом нижнее бельё, после чего, судорожно сжимая края запахнутого на блузе платка, плюхаюсь на синий клетчатый плед.

– Ноги подогни, – не давая опомниться, Нанэка раздражено толкает меня навзничь и грубо, мозолистыми руками разводит мои колени в стороны. – Так лежи, не дёргайся. Ну, Валерьевна, что там?

Столько паники в этом вопросе, столько тревожной надежды, что из-под моих зажмуренных век, на колючий плед брызжут горькие слёзы. Как же это гадко и унизительно, когда пусть неродная, но всё же семья воспринимает тебя исключительно как товар, который должен пройти тест на качество. Ни за что я ей этого не прощу!

– Нетронутая.

Вердикт сопровождается гулким облегчённым выдохом Нанэки, и она окрепшим, вернувшим былую твёрдость голосом повторяет:

– Нетронутая, значит... Очень хорошо. Это дело должно остаться между нами, деньгами я не обижу.

– Ну что вы! Молодёжь нынче шустрая, не уследишь. У нас в отделении