и благодаря всему этому, а главным образом самоотверженному труду, через пятнадцать лет он стал владельцем значительного состояния и завода, содержа теперь в подчинении около тысячи человек. Тем временем, Андрей Андреевич тихо спивался, редкий день был в трезвом сознании, и хотя состоял в законном браке много лет, детей всё же не имел. Желая спасти брата от приближавшейся моральной гибели, Антон Андреевич построил высокий и просторный дом, чтобы можно было жить всем вместе. И стали жить, Андрей Андреевич, с супругой своей Полиной Евсеевной, и сам Антон Андреевич, тоже с женой, Анфисой Афанасьевной, дочерью Анной и сыновьями Митенькой и Мишенькой.

Долгие годы Антона Андреевича не покидало везение. Всё удавалось ему, каждое усилие приносило свои плоды и заметные результаты. И вот теперь настало тяжелое время, когда дела пошли на спад. Сбывать продукцию произведённую заводом становилось всё затруднительнее. Даже постоянные покупатели теперь значительно ограничивали свои заказы или отказывались от них вовсе. К тому же рабочие, в борьбе за свои права, всё чаще устраивали затяжные стачки и митинги, с каждым разом привлекая в ряды своих сторонников, ещё больше служащих. Грядущий кризис стал очевиден настолько, что его уже нельзя было не заметить или отрицать, далее непременно должно было последовать банкротство, и Антон Андреевич осознавал это полностью. Хорошо зная, сколько крупных промышленников, ныне разорены и нищенствуют, он неминуемо ожидал того же. Единственным спасением для него казалась теперь, лишь небольшая сумма денег, не вложенных в производство, а сбереженная им в его доме, на случай непредвиденных обстоятельств.

Возвращаясь домой, и в который раз размышляя уже о предстоящих неизбежных трудностях, Антон Андреевич не заметил затемненной фигуры, которая шла следом от самого завода и наконец выросла прямо перед ним, словно ниоткуда. Смыковский остановился. Путь ему преградил высокий человек, вероятно немало в тот вечер выпивший и оттого слегка покачивающийся из стороны в сторону, словно часовой маятник. Рванная шапка едва держалась на его голове, тулуп был расстегнут и распахнут ветром, сапоги непоправимо разбиты. Незнакомец сорвал с себя шапку и властно притопнул ногой.

– А ну! Постой барин! – сказал он, держась другой рукой за стену, чтобы не упасть.

Антон Андреевич всмотрелся в грубые мужицкие черты. Всё на лице этого человека казалось ему распухшим, и оттого блестящим, а более всего щеки, воспаленно-красные, неопрятно заросшие седой щетиной. Увидев, как незнакомец старается раскрыть пошире, заплывшие со всех сторон, маленькие, словно пуговицы, глаза, Смыковский улыбнулся.

– Какой же ты… Совсем братец, пьяный, – сказал он.

Прохожий надел шапку на голову, и погрозил толстым пальцем прямо у лица Антона Андреевича.

– Ну это уж ты врёшь, Ваше сиятельство, – произнес он сурово, и подойдя к Смыковскому совсем близко, добавил с усилием выговаривая каждое новое слово, – я не пьяный! Ну видишь! Не пьяный!

Антон Андреевич отпрянул немного назад. Сначала он почувствовал, что ему неприятно ощущать на себе дыхание прохожего, потом чувство брезгливости сменилось вдруг чем то другим, он понял, что отчего то ему стало неловко за него, и за других таких же, которые в больших количествах, бесцельно слонялись теперь по улицам, и наконец падали у чьих-нибудь ворот, засыпая неспокойным хмельным сном. Впрочем некоторые из них, уже не просыпались более никогда, другие отмораживали себе ноги, руки и навсегда оставались калеками.

«Ведь и этот в усмерть пьян. И доживёт ли до утра? Зачем? В чём они находят причины для всего этого и как не могут понять, что это не может спасти их от реальности. Никого ещё не спасало», – и он с тоской подумал о том, что и Андрей отличается от таких как этот бродяга, только тем, что пьянствует дома, и не шатается по улицам.

А незнакомец всё не унимался.

– Не пил я! Ну видишь ты, шляпная голова! Не пил! – провозглашал он, как будто надвигаясь всё больше на Смыковского, и кажется даже сжимая кулаки.

– А коли не пьяный, так ты уж дай мне любезный дорогу, позволь пройти, – произнёс терпеливо и утомлённо Антон Андреевич и направился вперёд.

– Нет обожди! – услышал он в ответ, – ты уж по началу, барин, подай нищему денег!

– Кто же здесь нищий?

– Я нищий! Кто же ещё! Я нищий и есть, – ударил себя со всей силы в грудь прохожий, и вновь сняв с головы шапку, нагло протянул её вперёд.

Антон Андреевич отодвинул от себя его руку с зажатой в ней шапкой.

– Какой же ты нищий? Нищие работать не способны оттого, что у них рук не достаёт, или ног, ещё прочие бывают изъяны. А у тебя какой изъян?

– Ты давай мне денег! – повторяя одно и тоже, сердился пьяный мужик.

– Скажи, кто ты будешь? Как зовут тебя? – обратился к нему Смыковский.

Тот задумался, закрыл глаза, потом усмехнулся громко, словно обрадовался, что сумел ещё вспомнить имя своё, и тот час произнёс его, что бы вновь не позабыть.

– Парфён Грошкин! Парфёном звать, Парфён Кузьмич я!

– Так я Парфён Грошкин, ведь денег то тебе не дам, – сказал Смыковский, глядя прямо ему в глаза.

– Отчего же, барин, не дашь? – оторопел Грошкин.

– Да оттого, что денег я попросту никому не даю, разве старухе или ребёнку в малых летах.

– А ежели мне денег надобно? – нахмурившись, спросил Парфён.

– Надобно? Ступай поработать хоть на моём заводе, возьму тебя, пожалуй, тяжесть носить. Пойдёшь?

Парфён замолчал. Затем сплюнул зло, натянул драную шапку и кинувшись к Смыковскому, ухватил его обеими руками за воротник.

– Давай денег, барская морда! – кричал он неистово, – Давай! Не то удавлю, да сам возьму!

Не выдержав такого натиска, Антон Андреевич оступился и упал навзничь, однако вскоре ему удалось нанести несколько ударов и отбросить Парфёна в сторону, немного поодаль от себя. Грошкин хрипло дыша, оставался лежать на земле, он бормотал что-то бессвязное, кажется ругал всех состоятельных господ.

– Что же ты творишь? Как стыда тебе достает на прохожих нападать, нехристь, нехристь! – приговаривал Антон Андреевич, медленно поднимаясь и отряхивая свою одежду.

Раздосадованный таким неприятным происшествием, он собрался уже уходить, однако услышал позади себя тяжелые шаги и обернулся. Перед ним вновь стоял Парфён, переполненный уже даже не ненавистью, а как-будто какой то звериной злобой, он сжимал в руке большой, с острыми краями, камень. Спустя мгновение, Смыковский почувствовал сильный удар, потом следующий, следующий…

II.

А дома у Антона Андреевича, в этот час, всё обстояло вполне привычно. Митенька и Мишенька весело шумели, гоняясь друг за другом по лестнице, с первого этажа на второй и обратно. Их няня, Дарья Аполинарьевна, предпринимала тщетные усилия, хоть