столешнице блюдо с лаймами. Отполированный до блеска паркет и свежекрашенные стены. На кровати гора декоративных подушек и длинный белый диван вдоль той стены, где стояли книжные стеллажи Сесилии. Но вид из окна – вид возвращал в прошлое. Жестяные крыши, дымоходы, Скансен Кронан [6], река и башенные краны.

Он стоял у окна, пока Мимми зорким взглядом оценивала плинтусы и шпингалеты. Через несколько недель она бросила его, мотивировав это тем, что обручальное кольцо, которое он так и не снял, кажется ей чем-то «совершенно нездоровым»:

– Мой психотерапевт говорит, что мне нужно чётче определять границы допустимого для меня самой.

А Мартин подумал: «Всё это просто отнимало массу времени».

3

Придя домой, Мартин обнаружил дочь на кухне. Поставив локти на стол и подперев одной рукой подбородок, Ракель склонилась над книгой и провалилась в чтение так глубоко, что не заметила, как кто-то вошёл. Сесилия была такой же. Они будто отключали какую-то кнопку. Ничего не слышали, ничего не видели. Совершенно непонятно, что с ними происходило. Когда Ракель была маленькой, её надо было звать несколько раз, повышая голос, пока она наконец не реагировала – смотрела с удивлением и делала то, о чём её просили: убирала игрушки или заправляла постель.

Сейчас она быстро оглянулась и предложила помочь приготовить ужин.

– Нет никакой спешки, – сказал он. – Что ты читаешь? Фрейд? «По ту сторону принципа удовольствия»? О господи! Надеюсь, это по программе?

Ракель отложила книгу в сторону, но оставила открытой.

– Мне кажется или в твоём голосе скепсис? – спросила она.

– Никакого скепсиса, – ответил он, выкладывая в раковину картофель. Но надо признать: пару лет назад, когда Ракель решительно настроилась на психологию, он удивился, вернее, даже засомневался. Дело было не в качестве образования – он понимал, что поступить туда так же сложно, как на медицинский или юридический, – его расстроило то, что дочь никак не собиралась использовать свои лингвистические и литературные способности. Столько времени потратить на изучение немецкого и не найти этим знаниям никакого другого применения, кроме как чтение измышлений старого мозгоправа?

Мартин полагал, что годы в Берлине сориентируют Ракель в сторону литературы и издательского дела. Он мог бы устроить её к Ульрике, если ей так важно жить в Германии. Но деятельность «Берг & Андрен» Ракель не увлекала, хотя она периодически и соглашалась поработать рецензентом. Вот бы у него были такие возможности в двадцать четыре года! Вот бы Аббе был издателем, а не списанным моряком, вот бы Мартин мог сразу оказаться в мире интеллектуальной элиты…

– Ты чем-то недоволен?

– Да, тут слишком много зелёных картошек… Кстати, у меня есть кое-что для тебя. – Он вытер руки и сходил за немецким романом. – Возможно, мы захотим это перевести. Можешь прочесть и поделиться мнением?

– Не уверена, что мне хватит времени, – ответила она, просматривая аннотацию.

– Это не срочно.

Что было не совсем правдой. Он знает Ульрику Аккерманн, она тянуть не станет и вскоре спросит об их решении, и нужно будет сообщить, заинтересованы они или нет.

– У меня сейчас завал с учёбой. Надо написать эссе об этом, – Ракель кивнула в сторону Фрейда.

Мартин смотрел на её руки, листавшие книгу, – узкие, с длинными пальцами, в точности как у Сесилии. В остальном она больше была похожа на него.

– По ту сторону принципа удовольствия, – усмехнулся он. – А по ту сторону что-то есть?

– Лишь беспрестанный путь к смерти и тлену вроде бы.

– Обнадёживающие перспективы. Посмотри, там сливки остались?

* * *

После ужина их маленькая компания быстро разошлась в разные стороны. Элис исчез, чтобы ещё раз отметить собственное совершеннолетие. Мартин еле удержался от вертевшихся на языке слов «ты всё отпраздновал вчера», которые были прямым заимствованием из набившего оскомину стариковского шлягера. Биргитта, мать Мартина, много лет назад превратившаяся в бабушку, отказалась вызывать такси, потому что «третий маршрут автобуса шёл ровно куда ей нужно». У Ракели была встреча с друзьями в кинотеатре.

– Разве так поздно ещё идут сеансы?

– Помимо прочего, у них там есть бар, папа.

Эхо голосов, прокатившись по лестнице, оборвалось с хлопком входной двери, после чего наступила полная тишина. Мартин разложил всю оставшуюся еду по пластиковым контейнерам, загрузил посудомоечную машину и вымыл руками то, что в неё не поместилось, налил себе бокал вина и поставил пластинку Билли Холидэй – но, несмотря на всё это, стрелки часов двигались подозрительно медленно.

Можно было посмотреть фильм. Или почитать. Он почувствовал нечто вроде энтузиазма и желания снова заняться проектом «Уильям Уоллес». Стоя в эркере с видом на мощёную дорогу и разноликие дома Алльмэннавэген, Мартин мысленно сформулировал аргументы за то, чтобы переиздать Уильяма Уоллеса в новом переводе. Но Пер начнёт вздыхать и снимать очки, круглые, в черепаховой оправе, которые он купил ещё до того, как круглыми черепаховыми оправами обзавелись все. Даже у Элиса такие были, хотя погрешность его зрения была минимальной и вообще не беспокоила его в том подростковом возрасте, когда носить очки считалось малопривлекательным. А у Пера действительно было плохое зрение, и он всегда снимал очки, когда кого-нибудь критиковал или с кем-нибудь не соглашался.

– Не уверен, что это правильное вложение чисто экономически, – наверняка скажет он.

– Но старые переводы бьют мимо текста…

– Думаешь, если сделать хороший перевод, его начнут читать?

Старая знакомая песня: Мартин за то, что Уоллес забытый гений, Пер за то, что он просто забытый, и точка. Мартин приведёт в пример успешные переиздания давно забытых книг, Пер вспомнит провальные проекты. Мартин скажет, что нельзя допускать, чтобы тобой управляла только жажда прибыли, а Пер процитирует «Убей своих любимых». Возможно, повторит он, возможно, действительно есть вероятность, что Уоллес снова обретёт некоторую популярность. Если, скажем, выйдет фильм или что-нибудь в этом духе. Но пока он не более чем писатель Интербеллума, которого затмили Хемингуэй, Фицджеральд и Джойс.

На практике почти все решения, касающиеся выбора издаваемых книг, обычно принимал Мартин, но именно об Уоллесе Пер всегда высказывался с непривычной для него категоричностью.

Так и не придумав, чем заняться, чтобы достаточно утомиться и уснуть, Мартин бесцельно слонялся по квартире. В конце восьмидесятых, когда они с Сесилией здесь поселились, дом на Юргордсгатан служил прибежищем для как минимум двух коммун, а во дворе с вечно разрисованными воротами их соседи благополучно выращивали травку. Потом семейство с нижнего этажа, которое всё время громко ссорилось и устраивало шумные гульбища, уехало ругаться и веселиться в какое-то другое место. А когда дом превратили в кондоминиум, из