выключатель, женщина зажгла свет. Пару секунд она даже не могла закричать. Ужас затопил ее с головой.

Синий язык, точно кусок подвешенного за шкирку протухшего мяса, свисающий к полу, всеми мышцами тянется вниз, болтающиеся руки выглядят смешно и нелепо, расширившиеся, в красных прожилках яблоки глаз, будто маленькие теннисные шарики, в любую минуту готовы вывалиться из глазниц. Женщина почувствовала тошноту и, боясь потерять сознание, трясущимися пальцами схватилась за ручку двери. Взгляд ее подрагивающих глаз зацепился за серую веревку над головой мертвеца. То была сорочка его мамы.

Через два дня Гришу похоронили. Явился почти весь поселок, хотя многие, не кривя душой, пришли лишь из жалости к несчастному самоубийце. Дядя Толя поддерживал за плечи свою жену, Маруся украдкой вытирала платком мокрые глаза.

– Нервный срыв у парня приключился, – прокряхтел чей-то голос – это старая сплетница подошла со спины к соседям. – Не жизнь, а мука одна была. В начале отец, гуляка несчастный, их с матерью бросил, потом и она сама ушла… Да-а, парню только посочувствовать можно.

Однако сочувствия в ее голосе не было. Лишь странное удовлетворение да какая-то подлая, потаенная радость.

Маруся после ее слов еще больше распереживалась. Дядя Толя недовольно зыркнул на соседку, но та словно бы и не видела его взгляда. Смотрела, как рабочие ловко закапывают гроб в землю, все дальше и дальше отделяя тело Гриши от живых людей, полукругом собравшихся возле его могилы.

– А я ведь и не обратила внимания… – старуха подняла черные глаза к небу. – Когда он накануне прибегал ко мне, у него в руках был зажат кусок мыла. Если б знал кто, что он задумал, ах, если б знать!..

Поминать решили в доме дяди Толи. Маруся наготовила кучу вкусностей, и изголодавшиеся жители поселка с удовольствием приняли приглашение. Только старуха-отшельница отказалась.

– Слишком много переживаний для одного дня. Мне нужен покой. Да и возраст у меня уже не тот, чтобы по гостям ошиваться.

– Ну, так – то похороны. Не каждый, дай бог, день бывают… – уговаривали ее местные бабы.

– Нет! Даже не пытайтесь! – старуха стояла на своем. – Иначе будут вам сегодня еще одни поминки.

Наконец даже самые добродушные и бойкие жительницы поселка оставили старуху в покое. Подбоченясь и слегка сгорбившись, старая женщина наскоро пошаркала до своего дома. С самого утра у нее всё шло не так. Чертов ревматизм, который с каждым годом расстраивал ее всё больше, еще и то, что из-за болей в спине она поленилась вчера вечером приготовить ужин, а сегодня проспала и в спешке забыла про завтрак. А ведь чертовка, должно быть, здорово перепугалась…

Все эти мелкие неприятности нервировали старую женщину, заставляя ее всё быстрее перебирать короткими ногами, с неодобрением глядя на редких прохожих, встречая точно такой же колючий взгляд в ответ и радуясь, что из всего их поселка людей, с которыми она поддерживала дружеское общение, можно было по пальцам пересчитать.

Войдя наконец в дом, женщина стащила с тощих ног сапоги, запустила руку в глубокий карман, вытащила оттуда на свет связку старых ключей и, суетясь, стала перебирать в загрубевших пальцах ржавые отмычки.

– Не тот, и этот, тьфу, тоже… Где же ты, подлец, где ты, черт тебя дери…

Через пару секунд старуха зажала в пальцах самый длинный и ржавый из ключей. Шумно втянула носом воздух, скалясь и почти неосознанно сминая порыжевшую головку.

– Ну что, чертов пройдоха, пора тебе поработать.

Выставив ключ впереди себя наподобие пушки, старуха вышла из прихожей, прошла мутно-черный коридор, свернула влево и остановилась у гобелена с портретом матери. Старый холст почти полностью заслонял собой стену, едва касаясь темных дощечек пола рваными, куцыми краями. Подобрав край полотна отрывистым, хорошо заученным движением, старуха нащупала в темноте холодную кожу металла. Запрокинув голову вверх, морща свой бороздчатый лоб, она снова и снова дергала ключ в замке, подбираясь и поднатуживаясь, словно пытаясь сдвинуть с места огромную заледеневшую глыбу. Когда замок поддался и дверь с тихим щелчком отворилась, женщина не сдержала стон облегчения. Она никогда не устанет проклинать этот чертов затвор!

Придерживая рукой поскрипывающую дверь, женщина сделала осторожный шаг вперед. За столько лет она успела изучить эту лестницу вдоль и поперек, вышколить, вдолбя себе в старую голову, каждую ступеньку и каждый камень, выступающий маленькой шальной преградой на ее пути. Дойдя до конца лестницы, старуха нащупала холодный выключатель на глиняной стене. Нажав на него, она – как и всегда при этом – зажмурила глаза. Хоть тусклый подземный свет неровными волнами ложился на стены и пол подвала, слабым старушечьим глазам нужно было время, чтобы привыкнуть к нему после тягучей темноты лестничного пролета. А когда она открыла глаза, то увидела то же, что и всегда – испуганное, бледное лицо когда-то красивой женщины.

– Добрый-добрый день, – прокряхтела старуха, обходя женщину и оглядывая скромное убранство темницы.

Убогая кровать, стул без одной ножки, дырка в полу и мерно покачивающаяся лампа. Посередине темницы, скрючившись, приложившись спиной к деревянному столбу, полусидела, полулежала женщина средних лет. Было такое ощущение, будто один столб поддерживал в ней жизнь, не давая спине женщины проломиться, навсегда сгорбившись в позе младенца. Левую лодыжку женщины окаймовывала серебряная цепь металла.

Старуха прищурилась и заметила, что ее пленница дрожит, словно бы ее мучает лихорадка.

– Я д-думала… Вы не пришли вчера, и я испугалась, я испугалась, что вы…

Женщина не закончила, продолжая чуть ли не с радостью упиваться в лицо старухи.

– Думала, что я кони отдала? – старуха усмехнулась. – Ну уж нет, рано мне еще, милочка.

Женщина вздохнула, спрятав лицо в белых ладонях. Дрожь понемногу оставляла ее тело, пока до сознания медленно доходило: «Старая ведьма жива, она еще не закончила с тобой…»

Тем временем старуха фыркнула, ее корявые губы сжались в тонкую линию, словно бы злясь на хозяйку за такое милосердие, а рука уже скользнула в прорезь куртки, доставая оттуда завернутый в серую салфетку кулек.

– На, твой обед, – старуха протянула руку женщине. – Остался с помина.

Женщина, не задавая вопросов, молча взяла протянутую ей еду. Она уже давно перестала интересоваться жизнью поселка. Так и сейчас, предположив, что умер кто-то из стариков, коих в их поселке было пруд пруди, женщина торопливо развязала салфетку и, взяв большой кусок жареного мяса, жадно впилась в него зубами. Старуха молча наблюдала за ней, скрестив руки на груди и нахмурив свои черные, не тронутые сединой брови.

Утолив сосущий голод, женщина вытерла рот рукавом рубахи и посмотрела на старую женщину знакомым