– Допустим. А что по поводу уничтожения высшего командного состава РККА?

– Тут вообще много интересного.

– Например.

– Например, перевооружение армии новой техникой началось только после этого. Только после этих «репрессий» военные открыто стали выступать и признавать свои ошибки. Такой пример подойдет?

Я задумался.

– И где это они выступали с такими заявлениями? Не припомню я что-то такого.

– А ты почитай «Материалы совещания высшего руководящего состава РККА», которое проходило в конце декабря 1940 года. Я прочитал и за голову схватился в свое время. Открыто и честно люди говорили, что не готовы они ни к какой войне, что стрелять солдаты не умеют не то что из пушек, а из винтовок. Вот и стали готовиться. Только за полгода успели мало, пришлось в процессе учиться.

– Не читал. У тебя есть?

– Нет вроде уже. Зачитал кто-то. В Интернете есть. Сайт так и называется – «Военная литература». Нормальные люди им и пользуются. Очень много интересного и по делу. Или просто в поисковике любом набери название.

Леха пожал плечами.

– Есть еще нюанс, кстати, с «репрессиями» командиров.

– Это какой еще нюанс? Или у тебя их много? – я рассмеялся. Леха поддержал. Мы жизнерадостно ржали какое-то время, потом, успокоившись, он продолжил:

– В последние годы Советского Союза серьезные историки пришли к мнению, что это прекрасно отработанная операция немецкой военной разведки. Книги писали по этому вопросу, только мало кто их читал.

– Ты так говоришь, как будто сейчас мнение поменялось?

– Ага, именно поменялось. Последние лет пятнадцать речь идет о том, что сама идея и разработка принадлежала Ми-6, а через немцев они это дело провернули, что в принципе всем им только на руку было. А теперь представь, что эта подстава произошла бы не в 1937 году, а в 1940-м, например. Как тебе?

– Тяжело с тобой, Леха, разговаривать. Вечно ты все с ног на голову перевернешь, при этом опираясь на документы.

– Так работа, Вань, у меня такая. С ног на голову все переворачивать. А это разминка для ума, друг мой. А со Сталиным скажу тебе так. Матерый был человечище. Меня всегда интересовал вот какой вопрос. В какой момент он стал тем, кем он стал? Крепким хозяйственником, государственником, вникавшим во все и вся, имевшим такое видение перспективы. Не могу понять и выделить этот момент. Раньше искал его после 1917 года, а сейчас думаю, что это намного раньше произошло. Вот только испортила его внутрипартийная борьба в двадцатых-тридцатых годах, очень много он сил на это потратил. Ты только представь, что этого всего гадюшника, который он потом и раздавил, не было бы. Каких мы могли бы тогда высот достичь?

– Сильно испортила? – спросил я.

– Достаточно. Отпечаток этого на себе до сих пор несем. Там один Троцкий чего стоил. Столько крови выпил этот главный путаник марксизма, как его Бонч-Бруевич назвал в своих воспоминаниях, что и удивляться нечему. Сталин страной-то толком начал заниматься к середине тридцатых, до этого он с пауками в банке разбирался. Так вот.

– Ты опять ссылаешься на Бонч-Бруевича. Как книга-то называется?

– «Вся власть советам». Это его воспоминания.

– Не приходилось читать. Леша, у тебя книга эта есть?

– На днях занесу.

После этих слов разговор на тему репрессий как-то сам собой увял, нам принесли заказ, а потом подошли какие-то «парни», как Леха выражался, и я еле отбился от того, чтобы меня не напоили.

Все как всегда.

Какое-то время мы не пересекались, у Алексея были «дела», и он пропадал где-то и с кем-то.

Через пару месяцев он внезапно появился на новом «Мерседесе» Е-класса. Через пару дней с машины сняли боковые зеркала, которые потом где-то были найдены и поставлены на свое место. Леха ругал наркоманов за обрезанные провода и был не в духе. Результатом его плохого настроения стала легендарная битва во дворе, в которой участвовали с одной стороны – Леха, а с другой – пятеро сильно подвыпивших молодых людей. Дело было около двенадцати ночи, но соседи смотрели из всех окон. Драка была эпическая. Леха, который просто шел домой с пакетом кефира и был совершенно трезв, видимо, не ожидал такого нападения на себя. Отвык от такого хамства, как он потом мне сообщил. Чего от него хотели нападавшие, он так и не понял, но пока мой друг спасал кефир, ему рассекли губу, и тут он «взорвался». Кефир был спасен и благополучно донесен до дома, а Леха вернулся на разбор, но не один, а с бейсбольной битой. Молодые люди еще даже подняться толком не сумели. Разбор закончился около трех часов ночи, тогда, когда в местном магазине закончился коньяк, а нападавшие уже не двигались, так как были пьяны совершенно.

На следующий день каким-то чудесным образом были починены все обрезанные провода на Лешиной машине, после чего он заметно повеселел.

Мой друг явно не скучал и не давал скучать другим.

Он опять пропал на некоторое время, а через пару недель зашел ко мне в гости. Я как раз разругался с очередной пассией и скучал, почитывая биографию Феликса Эдмундовича Дзержинского.

За столом разговор зашел о чекистах вообще и о Дзержинском в частности. Начали опять с репрессий, только на этот раз уже среди работников НКВД.

– Эти совсем нюх потеряли. Творили много непотребства. В ЧК столько лишнего народу затесалось еще с революции, что и подумать страшно.

– То есть была все же «кровавая гэбня»? – задал я вопрос.

– И там тоже были свои перегибы. Или ты думаешь, их просто так под корень извели – в 1937-38 годах чекистов «старых»?

Я заинтересованно посмотрел на своего друга.

– Я тебя вообще перестал понимать, Леша.

Леха расхохотался.

– У нас вся страна тогда была на одном громадном перегибе. За то, что она не переломилась, надо тем людям, которые тогда управляли, спасибо сказать, а не грязью их поливать. Вдумчиво и аккуратно к оценкам подходить, а не так, как у нас принято. Такая же ситуация и с чекистами. Представь себе, что в течение многих лет многие из этих людей чувствовали себя почти богами. Расстреливали без суда и следствия за саботаж и контрреволюцию, право на это имели и пользовались им. Люди – слабые существа. Как тут не зазвездить? Если бы Феликс Эдмундович действительно железной хваткой не держал свое детище за горло, еще бы и не такое могло бы случиться.

– Так была кровавая гэбня или нет? Давай конкретно, – я взял на вооружение излюбленный прием моего друга. Леха с уважением на меня посмотрел, хлопнул по плечу.

– Молодец, Иван. Растешь. Это хорошо, – он некоторое время подумал. – Ты знаешь, не могу тебе ответить с определенностью на этот вопрос. Могу сказать только раздельно, за себя и за других людей. Единой позиции у меня нет. Говорить о том, что кто-то один в этом вопросе прав – глупость. Скорее – слишком многие неправы. Причина всего одна – каждый смотрит со своей колокольни, отрицая тот факт, что этих колоколен несколько. Договариваться не хотят, а уже давно пора. Слишком много здесь всяких «но». – Он еще какое-то время помолчал, выпил. – Скажу так. Для меня лично репрессий не было. Была борьба молодого государства за выживание. Для того человека, у которого по доносу отец попал в лагеря, репрессии, несомненно, были. Но только люди почему-то забывают, что доносы эти писали они же сами, чтобы жилую площадь освободить, или повыше взлететь. И так далее. Огульно обвинять во всем Сталина или Берию, как у нас любят, бред. Сами же поднимали руки на собраниях и подписывались под смертными приговорами. Письма писали с требованиями – расстрелять, уничтожить, стереть в порошок. А теперь нашли крайних и рады этому. Только забыли, что мертвые сраму не имут. Если подходить с этой стороны, то точно такие же репрессии были по всей Европе в свое время. Самую верную, как мне кажется, точку зрения я слышал от своей покойной бабушки. Моего прадеда умудрились раскулачить аж два раза. Одаренный был мужик, видимо. Не каждый так сможет, но вот бабушка моя, его дочь, никого не винила за это никогда. Говорила, что время такое было и надо так было. Наверное, она и права. И я так считаю. Мы сидим по теплым кухням и сортирам, которые в большинстве своем мы получили от СССР или купленным на уворованные, в большинстве своем, у того же государства деньги, и видим только то, что хотим видеть. Растащили Великую страну по углам и хаем, не понимая простой вещи, что пора уже переставать молоть языком и начинать заниматься делом. Страна кухонь, – Леха выругался и махнул рукой. – Все замазаны, а пытаются доказать, что они не такие, а «на рубль двадцать дороже». Ты же сам на пионерских и комсомольских собраниях руку послушно поднимал. Разве не так?