Из дневника, присланного пару месяцев назад Санниковым, Анна узнала, что, вкусив все прелести паломнической жизни, Соня заскучала. Вдоволь насладившись возвышенными красотами Елеонской горы, сосен Синая и развалин старого Иерусалима и запечатлев их в своих картинах в водяной краске и маслом, Соня заторопилась домой. Усидчивая по природе лишь за мольбертом, она скоро утомлялась от долгих бесед о духовном и не могла долго поститься и соблюдать правила, которых от нее требовала роль паломницы. И потому, когда на горизонте Святых земель появились корабли французской эскадры, Соня благоразумно обратилась к Санникову с просьбой поторопиться с отъездом, что и было сделано им незамедлительно. И вскоре они уже плыли в Константинополь, где, дождавшись отбытия российского военного крейсера, взошли на его палубу, чтобы отправиться в Севастополь.

Соня любила Крым: его воздух казался ей целительнее французской и итальянской Ривьеры, а пейзажи — привлекательнее. В Крыму она чувствовала себя одновременно и дома, и в путешествии, ибо жемчужина русского юга не переставала удивлять ее открытиями — так много в Крыму было редких мест по красоте и соцветию красок. И когда корабль вошел в бухту Севастополя, Соня сентиментально прослезилась, положив голову на плечо Санникову, и Павел Васильевич какое-то время боялся пошевелиться, чтобы не упустить такое редкое мгновение счастливого единения со своей избранницей.

А потом началась осада. И Соня, несмотря на все уговоры своего спутника, отказалась уезжать, пока еще путь в Россию оставался свободен. По своему обыкновению она устремилась в самую гущу событий, разрываясь между полевым госпиталем, благотворительностью и зарисовками, из которых складывалась эпическая, но вместе с тем трагическая картина подвига русских солдат. Соня отдала все свои вещи обласканным ею семьям защитников крепости и сделалась самой заботливой сестрой милосердия в гарнизоне. Она с упоением принялась содействовать хирургам, и Санников не успевал порою уследить за ее тонкой фигуркой в длинном суконном платье с белым передником и белым платком с красным крестом на голове. И дабы не терять ее совершенно из виду, он и сам напросился помогать в госпиталь, согласившись носить раненых и убирать за ними.

Однако осада затягивалась, а приключение все больше перерастало в испытание. И хотя Соня не намерена была сдаваться, ее организм оказался неприспособленным для столь серьезных переживаний, и вскоре она слегла, а Санников превратился кроме всего прочего в сиделку, опекая и выхаживая ее. А когда в обороне противника образовалась брешь, пробитая упорными атаками из крепости, Санников вместе с Соней в числе других мирных жителей, были вывезены и тайными тропами переправлены в горы, откуда проводник вывел их к позициям русских войск за Херсонесом. Соня была плоха, но, хотя с трудом перенесла тяжелый переход, все беспокоилась, не пропала ли ее папка с рисунками, и умоляла своего спутника стать их душеприказчиком. Санников на эти слова внимания не обращал — не позволял Соне думать о худшем, не отходя от носилок ни на минуту и подбадривая ее.

Можно представить его потрясение, когда, едва оправившись от болезни, Соня вышла из Одесского госпиталя со словами — так куда мы поедем теперь? Санников, и сам едва державшийся на ногах, устало принялся уговаривать Соню к возвращению в Петербург, но она была непреклонна — ей опять хотелось на передовую. И первое, что сделала Соня после излечения, — устроила выставку и аукцион своих севастопольских зарисовок, передав впоследствии деньги, вырученные за экспозицию и проданные работы, семьям севастопольских беженцев, вывезенных вместе с нею и Санниковым. И лишь нервический обморок, приключившийся с ее верным телохранителем по причине крайней истощенности, на время остановил Соню — она вдруг поняла, что может потерять Санникова, и с усердием стала бороться за его жизнь. Разумеется, это еще не означало признания в любви, и, тем не менее, на краткий миг Павел Васильевич стал самым счастливым человеком на свете — дорогая его сердцу молодая женщина поила больного куриным бульоном, пичкала лекарственными порошками и меняла на голове холодную повязку. Увы! Идиллия была недолговечна: так как всё, что Соня совершала вне рисования, она делала с размахом, то вскоре Санников предпочел сказаться здоровым и возненавидел болезнь, чтобы не испытать ненависти к своему ангелу милосердия.

И все же передышка пошла ему на пользу — пока он поправлялся, Санников не только отдохнул и посвежел, но и написал тот самый дневник, который вскоре был отправлен им Анне. Прочитав его, Анна вздохнула — горестно за всех страдальцев Севастополя, облегченно за сестру: она была жива и в надежных руках. А потом опять долго не было писем — последняя весточка неожиданно пришла от Сони, что несколько насторожило Анну: писать сестра любила только маслом. В своем послании Соня сообщала, что встретила удивительного человека, голландского ботаника, который заворожил ее рассказами про тайны уральских гор, и она решила присоединиться к его экспедиции. Правда, в последних строках следовала приписка — Павел Васильевич тоже едет с нами, и взволновавшаяся было Анна успокоилась. И вот этот конверт!

Из листочков, которые лежали в письме Санникова, Анна поняла, что они вырваны были из его нового дневника, и, разглядывая неровные края бумаг, она сделала вывод, что тетрадь из рук Павла Васильевича, вероятно, вырвали, случайно оставив в намертво зажатом кулаке несколько фрагментов текста, которые он позже, по-видимому, успел разгладить и сложить в конверт, который, как потом заметила Анна, тоже был вырван из дневника Санникова, но, возможно, ранее: записей на нем не было, и сделал это, скорее всего, сам Павел Васильевич.

Составить полную картину произошедшего из попавших в руки Анны обрывков дневника было трудно. В одном фрагменте текста было что-то про ученого аптекаря Ван Хельсинга, искавшего в горах соцветия редких трав, прославленных в народной медицине своими исключительными целебными свойствами. В другом было дано описание какого-то места в горах — по ходу изложения Санников все удивлялся, откуда и чем питает свои воды роскошное озеро в горной котловине. Еще там попадалось упоминание старого скита и изумление прекрасным состоянием икон — точно кто-то берег их и следил, чтобы свечи не гасли, и это в непроходимой тайге?!

А вот сейчас Анна разволновалась по-настоящему. Как могло случиться, что Санников был найден в лесу один, и куда исчезла Соня? И что это была за экспедиция в такое время?! Война отнимала у страны все финансовые и человеческие ресурсы, а какой-то ботаник отправляется в горы за цветами для аптекарей? Вряд ли это могло быть военным заказом — спасти Россию могли не лекарства, а мир.

Анна не раз говорила об этом с Марией, хотя ей больше приходилось слушать, ибо она не была столь детально осведомлена, как была посвящена во все события Ее высочество. У Марии имелся свой взгляд на войну, и когда Анна с гордостью рассказала ей, какой овацией встретила публика в зале реплику героя из драмы Озерова «Дмитрий Донской», показанной днями в Александринском театре, — «Лучше погибнуть в бою, чем признать позорный мир!», Ее высочество лишь грустно улыбнулась и промолвила:

— Иной раз лучше позорный мир, чем полное уничтожение.

— Но имеет ли кто-либо право обрекать на позор народ, не спросив у него прежде, готов ли он к такой жертве ради спасения чести? — воскликнула Анна, удивленная пораженческими настроениями своей госпожи.