краснели на мокром месте и, пока водитель вёл монолог о своей жизни, я забеспокоился о том, где мне брать антидепрессанты. Сейчас они потребовались бы всем, кто сидит в этой машине, даже мне, ведь лысый мужик вёл себя крайне странно и говорил так, будто это всё – чёртов сон, в котором я пребывал от выпитой чачи. Он так благоговейно поздоровался с нами на трассе, что его резкий гнев выглядел не реалистично и жутко, словно это главный герой из фильма «Сплит» с несколькими личностями в одном теле. Он знал о битниках всё, как Коля Васин о Битлз, и ненавидел их так же, как наше государство врагов режима.

Глава вторая.

Единственный режим, которому

ты пытался противостоять – это режим сна.

Однажды, в 2003-м пьяный батя скрутил мне руки. Дыша ядовитым перегаром, он уставился сквозь меня и с агрессией цербера спросил:

– В армию хочешь?

Я ответил, что хочу. Ведь он часто с благоговением вспоминал службу и гордое чувство выполненного долга, которое сохранилось у него с дембеля.

– Молодец, – улыбаясь, он ослаблял хватку. – Все мужики хотят служить.

Затем он доставал чекушку, опорожнял её до дна и в бреду ложился спать, оставляя меня наедине с этими мыслями. В 8 лет армия казалась чем-то далёким и нереальным. Я знал, что когда-то мне предстоит ходить в подчинении офицеров и мести плац. Воодушевленные, наполненные сильным чувством ностальгии рассказы отца о службе настраивали меня на то, что каждый молодой человек обязан уметь защищать Родину.

– Ты автомат-то держать умеешь, сосунок? – с подтыркой спросил он меня на следующий вечер. – Тебя там быстро научат уму-разуму. – Не в состоянии снять куртку, он растекался в кресле. – Мы два раза на учения выезжали, я стрелял из настоящего АК-47.

Мой батя родился на заре 60-х, когда ещё Кеннеди был жив, а всяких The Doors, хиппи, ЛСД и в помине не было. Он рос в эпоху расцвета западной контркультуры, а в год смерти Леннона, Высоцкого и Аркадия Северного уже служил в армии. По возвращении на гражданку влился в кавербэнд, где целых 10 лет играл хиты Самоцветов, Поющих Гитар и прочих популярных ансамблей, а в 90-х устроился на завод.

Всё это время он пил, как настоящий панк, но мыслил так, словно никогда им не был. Слушал только ту музыку, которая валялась на поверхности и с детским восторгом спрашивал меня, что за исполнители играют в моих колонках.

– Это Лу Рид, бать, – отвечал я семнадцатилетний. —

А это Грейс Слик и Сид Баррет.

– Классная музыка.

О существовании которой он даже не знал, будучи музы-кантом и человеком, жившим в ту эпоху. Переписывать на костях опопсевших Битлз у большинства советской молодёжи считалось пиком анархизма, а желание копать глубже – к The Velvet Underground и Jefferson Airplane – и в помине не возникало.

– Ка-а-а-ак? – возмущался я. – Как ты можешь их не знать?

Сейчас, когда мне 23, я понимаю как. Всему виной Советский Союз, и в первую очередь – он сам. На примере его сверстников наглядно ясно, что даже закрытый занавес не является поводом для подавления таких человеческих особенностей, как любопытство и жажда правды. Те комнатные исследователи интернета, которые в наше время мониторят образовательные видео или статьи, понимают, о чём я. Любой новый исполнитель – это повод открыть через него ещё десяток таких. Новый понравившийся фильм – новый режиссёр, бэкграунд которого можно изучать до того момента, пока не наткнёшься на ещё что-то более интересное.

Весь угар моего бати заключался во второсортных каверах на попсятину и пьяное бездумное веселье. У него не было интернета, а когда он появился, было уже поздно – ему стукнул полтинник. У него отсутствовал интерес разбираться в редкой музыке, ведь нередкой было навалом. Deep Purple, Rainbow и хиты Rolling Stones – потолок его осведомлённости.

Таких, как мой отец, можно назвать «пассивными меломанами». У них хороший вкус, но он заплесневел ещё на том моменте, когда весь их протест состоялся на той альтернативе, которую они выбрали себе взамен современной попсы. Metallica, AC/DC, Ричи Блекмор – хорошие исполнители, но благодаря одержимому хайпу их репутация никогда уже не станет прежней.

И слушать их сейчас – дурной тон, хотя бы вопреки тому, что кроме них существует великое множество достойных групп.

Когда телефон моего бати звенит в общественном месте, играет трек группы Битлз. На него смотрят, как на человека с нестандартным вкусом. Он поднимается в глазах молодёжи и слывёт «мужиком, который шарит». Люди постарше с интересом разглядывают, как он достаёт трубку из кобуры и, смакуя непередаваемый кайф, прищурившись, пытается понять, кто ему звонит. Его телефонный звонок – это повод самоутвердиться и получить удовольствие от момента, когда все вокруг считают его разбирающимся в искусстве, на хер посылающим мелодии с современной попсой.

И в этом нет ничего страшного. Мы все когда-то устанавливали на телефон рингтоны не для себя, а для тех, кто их услышит в момент звонка. Дело в другом – в том, что он перестал искать.

Не Макаревич, а Егор Летов. Не Гилмор, а Баррет. Не Цой, а его первые альбомы. Даже не дебютные релизы Pink Floyd, благодаря которым они стали родоначальниками психоделического рока, а 13th Floor Elevators, до этого начавшие выступать с этим жанром в подпольных клубах Сан-Франциско.

Не стоит прогибаться под изменчивый мир, ведь пластмассовый всё равно победит. В отличие от того меньшинства, которое всегда пребывает в сомнениях. Стена Цоя рано или поздно рухнет, стена флойдов* – вечна. Как вечный поиск того, что принято называть правдой.

А правда в том, что нужно напрячь мозги, чтобы к ней приблизиться. Об этом я и задумался, когда открыл для себя мир новой музыки – той, которую в нынешнее время никогда не включат на коммерческом радио или телевидении; той, которая даже в интернете мелькает лишь в тематических пабликах; и той, о которой не рассказал мне батя, сверкнув только верхушками айсберга в виде условных шокин блю.

Когда он знакомил меня с популярной классикой, он не сказал, что есть ещё и альтернативная, контркультурная или, говоря простым языком, андеграундная. Когда он рассказывал про необходимость служить в армии, он не сказал, что есть альтернативный вариант – и в обоих случаях он просто об этом не знал.

Битлз оказали огромное влияние на музыку и своим авторитетом заставляли «пассивных меломанов» – а людей, не разбирающихся в музыке тем более – верить в то, что другого просто нет.