Стэнхоуп наконец окончательно выпрямился, и я увидел, какой он высокий. Выше меня и, если только такое возможно, еще более худой, с волосами, по цвету и виду напоминавшими солому, и светлыми, водянистыми голубыми глазами. Большой орлиный нос несуразно торчал на его мягком лице. Судя по судорожным движениям кадыка, воротник ему слишком сильно давил.

Я методично, не торопясь, оценивал ситуацию, в восторге от столь неожиданно представившейся мне возможности, но при этом не забывая об осторожности. В итоге я решил сначала как следует познакомиться с Чарли, а уж потом расспрашивать его подробно о его друзьях, посему, не возобновляя разговора о французских виллах, я повернулся к Стэнхоупу и завел с ним беседу, которую хотела услышать от нас Камилла.

— Как вам Оксфорд?

Мы вполне предсказуемо перешли от колледжа к университетской жизни вообще, я поощрял его продолжать изящное повествование, вовремя вставляя в него отменно учтивые вопросы и подсказки. Содержание историй, которые рассказывал Стэнхоуп, не оправдывало красот изложения и — как я с удовольствием отметил — было весьма невыразительным.

Чарли Стэнхоуп вел себя в точности так, как полагается студенту-старшекурснику, наслаждающемуся лучшими годами жизни. Он честно и добросовестно прыгнул в реку на первое мая — праздник Оксфорда — и вернулся домой с оценкой «хорошо» и наградой за греблю. Честно и добросовестно, исключительно учтиво и с несколько скучающим видом, объяснявшимся тем, что Чарли уже поднадоели подобные разговоры, он описывал мне каждое из этих событий. Сейчас он работает в семейном банке и живет в Фулеме. Играет в теннис в клубе в Харлингеме, в женский день ездил с бабушкой на скачки в Аскот; а еще у него не так давно появилась невеста.

— Это чудесная девушка, — произнес он рассеянно. — Но только никому не говорите. Мы еще не объявили о помолвке.

Постепенно Чарли Стэнхоуп начинал мне нравиться — симпатия выросла из улетучившейся враждебности. Если в бедах Эллы Харкорт кто и виноват, то только не он, он тут ни при чем. Я ничего о ней не знал, кроме того немногого, что она сама открыла мне тем утром в парке, и абсолютно не мог поручиться, что увижу ее когда-нибудь еще, и все же одно я усвоил как непреложную истину: Чарли Стэнхоуп не мог иметь над нею никакой власти. Я не воспринимал его как потенциального соперника и начал проникаться симпатией к этому безобидному и явно скучавшему молодому человеку, беседовавшему со мной с хорошо отработанной непринужденностью.

Когда мы исчерпали темы университета и карьеры, я с деланой беспечностью спросил его, не знаком ли он с дамой по имени Элла Харкорт.

— Я хорошо ее знаю, — ответил он, разглядывая меня из-под своих белесых, почти невидимых ресниц.

А поскольку тут он решительно замолчал, я спросил его, как давно он знаком с Эллой.

— О, на протяжении долгих лет.

— А вы, случайно, не знаете, как мне ее найти?

Он вопросительно посмотрел на меня, вскинув левую бровь.

Я почувствовал, что придется соврать, хотя толком не знал зачем:

— У меня осталась одна ее вещица. Она забыла ее в… ну, в этом доме, где мы на прошлой неделе вместе оказались на вечеринке. Речь идет о сумочке. Я хотел бы вернуть ее мисс Харкорт.

— Очень мило с вашей стороны, — ответил он. — И почему бы вам не вернуть ей эту сумочку прямо сейчас?

Я посмотрел туда же, куда и он, — в сторону двери: Элла как раз входила в гостиную.

Совершенно ясно представляю себе ее: она стоит под тяжелым взглядом кого-то из аристократических предков Бодменов, улыбается Камилле, но не смотрит на нее. На ней то же самое платье, в каком я повстречал ее в первый раз… или нет, другое, потому что теперь видны плечи. Во всяком случае, оно тоже черное. Этот цвет очень бледнит Эллу, однако щеки ее пылают.

Она ниже ростом, чем Камилла, и красота ее не столь очевидна. Мне вдруг становится интересно, какова на ощупь вон та впадинка у нее под ключицей.

Камилла берет у Эллы подарок и размышляет, куда его пристроить: стол уже ломится от подношений. Наконец она помещает сверток Эллы на самую вершину груды, и он чудом там удерживается: он очень маленький. Упаковочная бумага коричневая, поверху сверток перевязан золотой прозрачной лентой с бантом; мне любопытно, что там внутри.

— Я ей скажу, если хотите. — Неожиданно властный голос Стэнхоупа нарушил мое взволнованное оцепенение. Он уже пробирался к Элле сквозь толпу. — Имею в виду сумку! — выкрикнул он, прежде чем исчезнуть.

Медленно двинулся я к Элле через море людей, задевая локти и плечи, с улыбкой произнося извинения. Я смотрел, как Стэнхоуп похлопал ее по спине и она обернулась, улыбнулась, поцеловала его. Потом они оба стали выбираться из потока все прибывающих гостей, тогда я поменял направление — так, чтобы пересечься с ними.

— Добрый вечер, мисс Харкорт, — сказал я, оказавшись позади нее.

Услышав свое имя, она повернулась и, увидев меня, улыбнулась. Это была неловкая улыбка, но она умело скрывала свою неловкость.

— Мистер Фаррел! Какая неожиданность.

Какое-то время мы глядели друг на друга. Она пыталась вспомнить в точности, что именно сказала тогда незнакомому человеку, которого не предполагала увидеть когда-либо впредь, а я рассматривал в мельчайших подробностях черты ее изящного худого лица, все те же голубоватые круги под глазами, румянец щек, живые зеленые глаза, прямой пробор на мальчишески коротких светлых волосах. Она первая вспомнила о приличиях:

— Мы ведь говорили с вами о Чарли Стэнхоупе.

Я кивнул, наслаждаясь изумлением на лице Стэнхоупа. Элла стояла прямо напротив меня, он — чуть позади нее.

— Ну так вот он. — Она повернулась к нему вполоборота, так что оказалась между нами. — Чарли, познакомься, это мой друг, мистер Фаррел. Он тоже учился в Ориеле, думаю, немного позже тебя.

Стэнхоуп улыбнулся:

— Мы уже познакомились. Мы тут целый час беседовали, пока ваша светлость завивала волосы. — Он ласково потрепал Эллу по плечу. — Да, Фаррел хочет вернуть тебе какую-то вещь. Сумку, которую ты где-то оставила на прошлой неделе, потому что в этой хорошенькой головке гуляет ветер.

Я встретил ее взгляд с решимостью отчаяния, стараясь не покраснеть. На лице Эллы первоначальное удивление превратилось в понимание, а на смену последнему пришло, как мне показалось, даже некоторое озорство.

— Да, — подтвердила она после паузы, и глаза ее блестели, — как это глупо с моей стороны. Ты знаешь, какой забывчивой я порой бываю.

Стэнхоуп пожал плечами:

— И не только я это знаю…

— Будь так мил, принеси мне немного шампанского. И пожалуйста, без бренди.

Стэнхоуп кивнул и послушно исчез. Мы вместе пронаблюдали, как его светловолосая голова, покачиваясь, проплывает над толпой: он был на добрых полфута выше всех остальных.

— Итак, мистер Фаррел. Вот мы и встретились снова.