Свободной рукой премьер-министр потер свой длинный орлиный нос. Затем решительно заявил:

– Я распоряжусь.

Его слова означали тяжелую ночь для Артура Лексингтона и его старших сотрудников. Им придется подключить к своей работе посольство США и Вашингтон, конечно, но у Белого дома не будет возражений, как только там узнают, что пресса напала на след; они привыкли к ситуациям такого рода. Кроме того, правдоподобная легенда была так же жизненно необходима президенту, как и ему самому. Подлинные вопросы в повестке дня предстоящей через десять дней встречи были слишком щекотливы, чтобы общественность в настоящий момент могла их переварить.

– Кстати, есть ли новости относительно визита королевы? – спросил Ричардсон.

– Пока нет, но я несколько минут назад переговорил с Шелдоном Гриффитсом. Он обещал сделать в Лондоне все возможное.

– Надеюсь, ему удастся, – в голосе партийного функционера звучало сомнение. – Наш старик так невыносимо корректен. Вы действительно велели ему по-настоящему нажать на леди?

– Ну, не в таких точно выражениях, – улыбнулся Хауден. – но суть моей просьбы заключалась именно в этом. На другом конце провода послышался смешок.

– Ладно, главное, чтобы она приехала. Нам это может здорово помочь в будущем году, учитывая все обстоятельства.

Когда Хауден уже почти собрался положить трубку, у него мелькнула одна мысль.

– Брайан!

– Да?

– Постарайтесь заглянуть к нам на праздники.

– Спасибо. Обязательно.

– А как насчет вашей жены?

– Думаю, вам придется довольствоваться только моей персоной, – бодро ответил Ричардсон.

– Я вовсе не хочу вмешиваться. – Джеймс Хауден заколебался, зная, что Милли слышит часть их беседы. – У вас что-нибудь изменилось?

– Элоиза и я живем в состоянии вооруженного нейтралитета, – деловито ответил Ричардсон. – Однако в этом есть свои преимущества.

Хауден догадывался, какого рода преимущества имел в виду Ричардсон, и вновь его охватила иррациональная ревность при мысли, что этот парень и Милли остались сейчас наедине. Вслух же он сказал:

– Весьма сожалею.

– Вы не поверите, к чему только человек не привыкает, – ответил Ричардсон. – По крайней мере мы с Элоизой определились, в каких отношениях находимся. Каждый сам по себе. Что-нибудь еще, шеф?

– Нет, – сказал Хауден, – все. Пойду поговорю с Артуром.

Он вернулся из библиотеки в Продолговатую гостиную, где его встретил гул голосов. Атмосфера стала куда более свободной; напитки и ужин, близившийся уже к концу, сделали свое дело, и все чувствовали себя довольно раскованно.

Премьер-министру удалось ускользнуть от нескольких групп, откуда к нему устремлялись выжидательные, вопрошающие взгляды; не останавливаясь, он отвечал на них вежливой улыбкой.

Артур Лексингтон стоял в кольце смеющихся гостей, окруживших министра финансов Стюарта Коустона, демонстрировавшего им нехитрые фокусы – его увлечение, к помощи которого он время от времени прибегал, чтобы снять напряжение в перерывах между заседаниями кабинета.

– Следите за этим долларом! – с пафосом произнес он. – Сейчас я заставлю его исчезнуть.

– Какой же это к черту фокус! – вмешался чей-то знающий голос. – У вас же доллары исчезают каждый день.

К приглушенному смеху немноголюдной аудитории присоединился и генерал-губернатор.

Премьер-министр дотронулся до руки Лексингтона и второй раз за вечер отвел министра иностранных дел в сторону. Он вкратце изложил ему содержание беседы с лидером партии и заявил, что к утру ему нужно заявление для печати. Лексингтон в типичной для него манере не стал задавать лишних вопросов. Кивнув в знак согласия, он сказал:

– Позвоню в посольство и потолкую с Энгри. Потом задам работенки своим людям, – министр коротко хохотнул. – Когда я не даю другим спать, это прибавляет мне ощущения собственной значительности.

– Эй, парочка! Сегодня вечером никаких государственных дел! – подошедшая Натали Гриффитс легко приобняла их за плечи.

Артур Лексингтон обернулся к ней, расплываясь в улыбке:

– Даже в случае мирового кризиса?

– Даже в этом случае. К тому же у меня кризис на кухне. Что гораздо серьезнее.

Супруга генерал-губернатора направилась к своему мужу.

– Только представь себе, Шелдон, у нас нет коньяка, – сообщила она отчаянным шепотом, не подозревая, что не предназначенные для посторонних ушей слова отчетливо слышны всем рядом стоящим.

– Не может быть!

– Тихо, тихо. Не знаю, как это могло случиться, но коньяка у нас нет.

– Но надо же что-то срочно предпринимать!

– Чарльз позвонил в клуб ВВС. Они обещали сейчас же прислать.

– Господи, Боже мой! – в голосе его превосходительства звучала неподдельная тоска. – Неужели мы даже гостей не можем принять как полагается?

– Боюсь, придется пить кофе в чистом виде, – пробормотал Артур Лексингтон. Он взглянул на новый стакан виноградного сока, который несколько минут назад принесли Джеймсу Хаудену. – Вам-то нечего беспокоиться. Этого добра у них, наверно, галлоны .

Генерал-губернатор зло буркнул:

– Ну, кто-то поплатится за это головой!

– Перестань, Шелдон, – хозяин и хозяйка по-прежнему переговаривались шепотом, оставаясь в неведении, что их слушает забавляющаяся происходящим аудитория. – С кем не бывает… Не забывай, какая осторожность нужна сейчас с прислугой…

– Разрази гром всю эту прислугу!

– Мне подумалось, ты должен знать, что случилось, – терпеливо уговаривала мужа Натали. – Я все улажу, дорогой.

– Ну хорошо, ладно. – Его превосходительство улыбнулся со смешанным чувством смирения и любви, и супруги вместе направились к своему пятачку у камина.

– Sic transit gloria . Тот, кто поднимал в воздух тысячи аэропланов, теперь не смеет упрекнуть судомойку, – произнесено это было весьма язвительно и слишком громко.

Тирада принадлежала Харви Уоррендеру, министру по делам гражданства и иммиграции. Он стоял совсем рядом, высокий и располневший, с редеющими волосами и басовитым раскатистым голосом. Обычные для него менторские манеры остались, видимо, в память о тех временах, когда он преподавал в колледже, еще до того, как занялся политической деятельностью.

– Легче, Харви, – предостерег его Артур Лексингтон, – вы все же имеете дело с королевской властью.

– Иногда я просто не в силах переносить напоминания о том, что лишь одни “шишки” неизбежно выживают, – ответил ему Уоррендер, несколько понизив голос.

Наступило неловкое молчание. Намек был предельно понятен. Единственный сын Уоррендера, юный офицер ВВС, во время второй мировой войны пал в бою смертью героя. Отцовская гордость за сына была столь же неизбывной, сколь и его скорбь.