украшения, да и не в том количестве, чтобы вызвать у таможенников серьезные подозрения. Однако их оказалось вполне достаточно, чтобы поддержать наше благосостояние. Так что, как это ни печально, саквояжу скорее всего придется ждать меня до конца войны. В этой связи меня более всего бесило то, что там было полно иностранной валюты в бумажных банкнотах. Марки после войны станут макулатурой (а их там больше всего), франки и фунты сильно упадут в цене. Курва! Пся крев! И трехэтажный русский мат в придачу!

Ладно, кажется я отвлекся. Так вот, что касается печатной машинки. Изначально я не хотел сообщать о своих послезнаниях советским власть предержащим. Так спокойнее. Мне спокойнее. Я ведь знаю, что СССР всё-равно победит. Но пожив здесь, повоевав плечом к плечу с советскими гражданами, я стал ощущать какую-то общность с окружающими меня людьми, можно даже сказать, что я полюбил тех простых и открытых людей, которые в большинстве своём окружали меня. Поэтому после возвращения с войны я стал обдумывать возможность письма Сталину, такого письма, чтобы не навредить ни себе, ни стране. А то и другое вполне возможно, если рубануть всю правду-матку. К примеру если написать про ядерное оружие и Сталин вдруг поверит в возможность его создания и бросит на это направление все силы, а в результате, по различным причинам бомбу сделать не смогут, истратив ресурсы, которые были бы полезнее на других направлениях. Или, поверив в неизбежность войны, Сталин решит нанести превентивный удар, начнет концентрировать войска на границе, но немцы, получив об этом информацию, с учетом более развитой транспортной сети и лучшей организации, смогут быстрее сформировать ударные группы, а затем и разбить нашу армию в приграничном сражении за счет боевого опыта и лучшей тактики. В этом случае у СССР второго эшелона не останется и дорога на Москву будет открытой. И вот после долгих раздумий я решил написать в адрес руководства СССР от имени выдуманного белоэмигранта, который якобы получил доступ к военно-политическим секретам третьего рейха. Письма будут мною печататься на импортной бумаге с помощью машинки со старым шрифтом. Теперь вот ещё надо старую дореволюционную грамматику изучить. Разумеется, на этих приобретениях я не остановился (в кои-то веки в Белокаменную выбрался), купив на рынках по сумасшедшим ценам кофе, английский чай и кое-что из одежды.

По возвращении в Горький я впрягся в работу на полную катушку. Времени на раскачку нет совсем. Тут ведь оригинальная система мотивации — за невыполнение правительственного поручения могут и в саботаже обвинить, со всеми вытекающими последствиями. Эту тему я с Безруковым не обсуждал, но было видно, что он тоже понимает опасность затягивания сроков. Поэтому мы вдвоем и оставались каждый день, работая сверхурочно. Это у пролетариев восьмичасовой рабочий день, как положено, а нам, инженерам, о таком даже мечтать нельзя. Разумеется, на автозаводе мы такие были не одни. Тот же Сухарев выходил с завода вместе с нами около восьми вечера. Пастухова уезжала раньше, так она и не инженер.

Ну а через две недели я снова поехал в Москву, чтобы встретить Болеславу. Мы ведь заранее условились, что две недели ей должно хватить на всё про всё и в воскресенье я буду ждать её на Киевском вокзале. Как и договаривались, она приехала на прямом Львовском. Стоя у торца прибывшего состава я издалека увидел свою любимую. В легком до колен ситцевом платье без рукавов с полуторагодовалым мальчиком на руках она шла летящей походкой вслед за носильщиком, как модель по подиуму, невольно притягивая взгляды всех окружающих мужчин. Но в этом людском потоке любимая смотрела только на меня своим чудесным лучистым взглядом. Когда она приблизилась, я протянул руки, чтобы взять мальчика на руки — ей ведь нельзя долго нести тяжелое, но Святослав упёрся кулачками мне в грудь и захныкал. Болеслава тут же стала гладить ребенка и уговаривать, чтобы он согласился покататься на дяде Андрее. Пяток минут покапризничав, мальчик наконец успокоился, я взял свободной рукой чемодан и мы направились к стоянке такси, откуда вскоре добрались до Ярославского вокзала. Там получилось удачно купить билет на дневной поезд, так что к девяти вечера мы были уже в Горьком.

Только оказавшись дома, Болеслава подробно рассказала про своих родственников, раньше мы об этом молчали, опасаясь посторонних ушей. Начала она с того, что в марте этого года родителей её бывшего мужа Казимира арестовали. Те ведь жили во Львове, были дворянами, да ещё и его отец состоял в какой-то правой польской партии. Вообще странно, что они так долго на свободе протянули. А в апреле энкавэдэшники приходили и к ней домой. Но её родители показали тем справку о разводе, сказали что она уехала в СССР, адрес им неизвестен. Энкавэдэшники ушли и больше не появлялись. Кстати, я, кажется, об этом ранее не упоминал — развелась она ещё в октябре прошлого года. Оказалось, что мамин двоюродный брат дядя Миша сотрудничал с коммунистами ещё при поляках, вследствие чего при новой власти смог получить неплохую должность в городской управе. Он и поспособствовал разводу. Местонахождение Казимира было неизвестно, однако это не имело никакого значения, по одному её заявлению в тот же день внесли запись в ЗАГСе и выдали справку о разводе. Тот же дядя Миша помог ей оформить и разрешение на выезд в СССР. Так вот, возвращаясь к родственникам, родители Болеславы всё же поверили в то, что оставаться во Львове опасно и решились на переезд в Горький. Дело это небыстрое, там ведь надо продать дом, но они планируют за пару месяцев управиться. Так что скоро к нам приедет тёща. Даже не знаю, огорчаться или радоваться.

Ну да это всё дела житейские, для меня же первоочередной задачей было создание снегохода. А там всё пока было довольно сложно, работы с коробками переключения передач было невпроворот, но я, не впадая в уныние, упорно двигался к намеченной цели. Если по вариатору уже приступили к изготовлению деталей (он ведь к началу работ был у меня уже спроектирован), то по механической коробке пока ещё была стадия расчетов. Но дело шло и в середине августа мы поставили на стендовые испытания вариатор, который в целом показал неплохие результаты, однако Безруков высказался о нем довольно скептически.

— Ремень рвет через семьсот-восемьсот километров пробега, так никакой резины не напасешься. И это ещё на стенде, а при эксплуатации в реальных условиях хорошо если пятьсот километров вытянет. Так на одних ремнях разоримся!

— Пеньковое армирование никуда не годится.