— Вот как? — сказал я. — И о чем же?

— Что хватит принимать беженцев. Вот что нужно написать. Хватит принимать этих чертовых беженцев.

— Еще что?

— Можно написать, что иностранцам куда лучше жить в Осло. Там полно всяких разных. А здесь они — как бельмо в глазу. Представь, что будет, если рыбаков из фьорда заставят выращивать оливки. Вот что можно написать.

Я спросил, какое отношение это имеет к делу.

Вмешался другой зевака:

— Мусульмане выживут нас отсюда. Не в этом году и не в следующем, но когда-нибудь — обязательно. Побеждают всегда те, кто быстрее размножается. Мусульмане постоянно делают детей, а мы вымираем.

Я ничего не ответил. Позвонила заведующая. Я не стал брать трубку. Первый собеседник наклонился ко мне. От него шел запах пота.

— Возьмем эту реку, — сказал он. — Семга, которую мы ловим, почти вымерла из-за промышленных выбросов и той семги, которую разводят. Ясно?

— Не совсем.

— Мусульмане — как семга, которую искусственно разводят. Мы их откармливаем. Делаем сильнее. Но однажды они поплывут вверх по течению — и нам конец.

— Так уж и конец? — спросил я.

Вертолеты вернулись, и, перекрикивая рев моторов, мой собеседник орал мне в ухо:

— Напиши: мы хотим, чтобы они вернулись домой!

Я снял солнечные очки и посмотрел на него. Потом перебрался через забор и снова пошел вдоль реки. Мартинсен ждал меня возле рыбацкого домика. Он протянул мне телефон и сказал:

— Ты нарасхват.

Я взял у него сотовый.

— Это ты? — спросила завотделом.

— Я, — ответил я.

— Мартинсен говорит, нашли тело, — сказала она.

— Ну, что-то они точно нашли, — ответил я.

— В смысле?

— Что-то же они положили в черный мешок, прежде чем увезти его на «скорой помощи».

— Это был наш мальчик?

— Может, и дельфин.

Пауза. Потом на том конце послышался смех. Значит, чувство юмора у нее еще осталось.

— А в Сёрфьорде водятся дельфины?

— Да, они показываются по праздникам и демонстрируют всякие фокусы. Председатель городской коммуны хотел использовать их для рекламы Одды. Коммуна дельфинов во Внутреннем Хардангере.

— А я думала, в этом грязном фьорде уже никто не живет.

— Нет, в нем полно дельфинов.

Пауза.

— Ты можешь достать фотографию мальчика?

— Вместе с дельфином?

На этот раз она не засмеялась. Шутки закончились.

— Нам нужна его фотография, — сказала она. — У нас большие виды на это дело.

Я вернул телефон Мартинсену.

Мы поднялись по дорожке, сели в машину и поехали к центру. Мартинсен отправился в отель — отправлять фотографии. А я зашел в паб «Хардангер» — выпить стакан пива с сосисками. Вечер был спокойным. Пока я обедал, ко мне подсел Тур. Бывший одноклассник. Когда начали сокращать рабочие места на комбинате, Тур устроился в паб. Хотя повар из него был такой же, как из меня. Картофель фри получался сырым, а бифштекс вечно пригорал.

Тур закурил и спросил, что у меня новенького. Сказал, что слухам не верит. Сербы каждый день заходят в паб — отличные ребята. А сам я с ними не разговаривал? Я покачал головой и про себя подумал: не те ли это трое, которых я утром встретил в боулинг-баре?

— Какой там у них мотив — одним богам известно, — сказал Тур. — Эти «национал-ополченцы» совсем с катушек съехали. Приходят сюда, выпендриваются и достают всех, особенно иностранцев. Но даже если у тебя есть мотив — ты же не становишься от этого убийцей?

Он сказал, что все устали: и сербы и оддинцы. Эти ребята похожи на него. Живут, чтобы работать и трахаться. И все. Так они себя настроили. Сейчас, когда им восемнадцать или девятнадцать, надо трахаться и работать. Надо жить телом. Уставать и потеть. Но здесь нет ни работы, ни девчонок. Он знает, каково это — оказаться безработным. Ты сходишь с ума. Теряешь этот мир. Теряешь себя.

Я покончил с сосисками и допил пиво.

Тур встал:

— Ты не такой, Роберт. Ты всегда умел красиво про все писать.

Я пошел в туалет, там меня вырвало. Я ел слишком быстро. И теперь сосиски с беарнским соусом желто-бурой кашей лезли обратно. Потом я взял еще пива. Закурил. Вертолетный рев все еще звучал во мне. И воздух от лопастей хлестал меня изнутри. Я посмотрел на залитую солнцем улицу. Там проходили люди. Там проезжали автомобили. Туда падали вездесущие лучи света. Там мерцала и подрагивала Одда.

Братец пополнел. Я стоял в стороне и мог преспокойно его разглядывать. Над поясом нависало приличное брюшко. Это я замечал и раньше. Франк активно набирает вес. И вид его брюшка, прикрытого голубой форменной рубашкой, меня радовал.

Окна столовой в ратуше были распахнуты, но все без толку. Внутри было не продохнуть от журналистов. Они появлялись ниоткуда. Почти все — молодые (я подумал, что многие просто подрабатывают летом). Все — загорелые и одеты в светлое.

Кажется, кого-то я видел по телевизору, но точно ни с кем не был знаком. А вот они, похоже, друг друга знали. До пресс-конференции они мило улыбались и болтали. Молодая блондинка рассказывала, как их шофер заблудился и чуть не увез их в Хёугесунн. Тощий очкарик жаловался на еду в гостинице.

Франк — молодец. В микрофоны говорил спокойно. Мне бы не хотелось, чтобы мой младший брат выставил себя дураком перед объединенными силами журналистов. Но он и парень из Крипос[4]говорили только сухими фразами. Расследование. Поиски. Найден труп. Причины смерти неизвестны. Ничего нового. О молодом Педерсене говорили как о чем-то абстрактном. Я подумал, что ведение пресс-конференций — это особое, очень сложное искусство: как правильно сказать все так, чтобы ничего не сказать. Полиции не хочется выдавать информацию. Журналистам не хочется сдавать позиции.

Когда Франк входил в столовую, я кивнул ему, но он на мое приветствие не ответил. Я видел, что он нервничает. Когда он нервничает, то начинает зачесывать волосы за ухо. Я подумал, что он слишком сильно мажет их гелем. И что волосы ему надо покрасить. За последний год виски у него поседели. И я любил его этим подколоть.

Пресс-конференция уже близилась к концу, когда слово вдруг взял представитель местной газеты. До сих пор все играли по правилам. Просто ждали, когда можно будет встать с кресел и взяться за дело по-настоящему. Например, устроить кому-нибудь после конференции образцово-показательный допрос в интересующем ключе. В кулуарах и желательно перед телекамерой. И, если повезет, выжать из какого-нибудь бедолаги заветное слово — «убийство».