Итак, некая немка Гильберта, переодевшись в мужское платье, умудрилась попасть в высшие католические чины и в конце концов дослужилась до папского звания. В те поры на римском престоле царила полная неразбериха. Пребывала немка в сем звании под именем папы Иоанна почти два с половиною года и все это время состояла в преступной связи с разными мужчинами. В конце концов сделался Иоанн, сиречь Иоанна сделалась брюхатая. Конечно, сие и в голову никому из ее окружения взбрести не могло – ну, потолстел папа, так ведь с кем не бывает? Однако во время большого молебствия произошли у злополучной Иоанны преждевременные роды, от коих она и померла вскорости. Конфуз, само собой, случился преогромнейший, и аглицкий знакомец мой уверял, хохоча, что с той поры в Ватикане все кандидаты в папы проходили предварительную проверку своего естества.

Ох, умора!

Небось англичанин поведал бы мне еще чего-нибудь столь же скоромного, однако в этот миг словно из-под земли вырос Сальваторе Андреич, заходивший во храм, и нарушил наш приятственный тет-а-тет.

Поглядев на его характерный профиль и черные, хотя и с проседью, волоса, англичанин мигом признал в нем потомка древних римлян и стушевался, ну а мне пришлось как-то нелепо отовраться, чтобы успокоить своего наставника. Любопытно наблюдать, как по мере приближения к родине своих предков Сальваторе Андреич из веселого повесы все более обращается в благопочтенного католика. Не удивлюсь, ежели узнаю, что он тайком от меня бегает слушать мессу!

16 ноября

Дождь идет, и мы укладываем наконец-то коляску. Прощай, Париж, дай бог поскорее добраться до Рима. Что там ждет меня?

Дневник продолжу уже на италианской земле.

Россия, Нижний Новгород, наши дни

– Здравствуйте, Людмила Михайловна, я вот… Игнатушкин я, лейтенант Игнатушкин Кирилл Иванович, из полиции, я вам звонил.

– Здравствуйте, да.

Невысокий, очень широкоплечий парень неловко затоптался у порога:

– Можно я войду? Надо поговорить.

– Говорите тут.

– Людмила Михайловна, я ведь не просто так появился, я ведь по поводу вчерашнего происшествия. Нас тут всех с мест вздернули, в помощь вашему райотделу дали, чтоб с людьми поработали. Может, неловко в коридоре-то?

– У меня беспорядок, уборка идет.

– Да я же вам не свекровь, Людмила Михайловна, что мне до вашей уборки? А дело серьезное, ну вы подумайте!

– Еще бы не серьезное! Человека убили! Только я ведь, что могла, все уже сказала, еще когда утром вчера приходили. Чего вы-то от меня услышать желаете?

– А то, что вы соседке вашей говорили в лифте.

– Не поняла?..

– Что ж тут понимать, Людмила Михайловна? Насчет девушки.

– Какой девушки? Что за чепуха?

– Вам виднее, Людмила Михайловна, чепуха или нет, а только с вашей стороны безответственно такие заявления посторонним людям делать, а от полиции важную информацию утаивать. Соседке вашей, Ольге Петровне Кочубей, вы заявили, что к вашему покойному соседу Леонтьеву в ночь убийства наведывалась какая-то девушка, вы сами видели их вместе, а потом еще раз видели ее – примерно спустя час, как она бегом убегала и лица на ней не было. Делали вы такое заявление?

– Никакого заявления я не делала. Господи, слова сказать людям нельзя, чтобы не донесли! А ведь у нас как бы демократическое государство.

– Как бы да. Только демократия тут совершенно ни при чем. Просто с вашей стороны такие вещи неосторожно в подъезде говорить. Мало ли кто что мог услышать. Вы ведь получаетесь у нас на данный момент единственной свидетельницей, которая хоть какой-то свет может пролить на события той ночи. И вместо того чтобы сообщить в полицию… А вдруг эта девушка и есть убийца? А вдруг до нее дойдет, что вы ее видели? Вам не запираться от органов нужно, а сотрудничать с ними!

– Да входите, ради бога, только не думайте, что я испугалась. Просто в доме и правда полный разгром, поэтому извините, дальше прихожей я вас не приглашаю. Не обижайтесь, вы что, женщин не знаете? Я буду себя неловко чувствовать, принимая вас среди беспорядка.

– Да бросьте вы! Видели бы вы то, что видел я, забыли бы о таких мелочах. В каких только берлогах бывать не приходилось. А у вас вполне прилично. То есть это совершенно такая же квартира, как у Леонтьева, с тем же расположением комнат?

– Ну естественно, он на седьмом этаже, я под ним – на шестом, квартиры одинаковые.

– Та-ак… Но не понимаю, Людмила Михайловна, как же вы все-таки могли ту девушку столь подробно разглядеть? Еще ладно, если бы вы жили на одной площадке с Леонтьевым, а так – сквозь потолок, что ли?

– Да просто лифт у нас выше шестого этажа не поднимается. Все жильцы верхних этажей выходят здесь и топают потихонечку к себе. А у меня дверь, как вы могли заметить, ну прямо в лифт этот поганый упирается. Только и слышишь – дрынь! – остановилась кабина, ви-и-и-и – дверцы открылись. Они так мерзко скрипят! А уж когда в полной тишине, скажем, после полуночи, до мизантропии доходишь. Я как раз по коридору проходила в ванную, когда снова лифт открылся. Глянула в глазок – Леонтьев с девицей. Высокая такая, выше его, вдобавок на каблуках, волосы распущенные, пальтишко фиолетовое в талию. Лица не видела, врать не буду. Он ее под ручку – и повлек к лестнице: извините, говорит, на один этаж придется подняться. Она – ха-ха-ха, ну и что. Ах ты, думаю, старый блядун… Ох, извините.

– Хм-хм… Ничего страшного. Ну да, ему ведь уже за пятьдесят было, я не ошибаюсь? В самом деле, человек уже немолодой.

– Да вы что? Разве это возраст, тем более для мужчины?! А вот этой девушке было лет тридцать уже, а может, даже и побольше. И на кого-то она была похожа… очень похожа. Только не помню, на кого.

– А вам это откуда известно, вы же сами сказали, что видели ее только со спины!

– Ну да, в первый раз со спины. А потом, когда она убегала и вызывала лифт, я ее очень хорошо разглядела.

– То есть вы опять оказались возле глазка?

– Совершенно верно. Интересно, а что мне было делать, если они своим топотом и звоном мне полночи спать не давали?

– Они? Кто они? Леонтьев с его гостьей?

– Разумеется, а кто еще? У него же европейские манеры, у этого плейбоя, царство ему небесное, он не переобувался, когда в квартиру приходил, так и маршировал в ботинках, ну и гостья его тоже топала на своих копытах, только люстры мои звенели. Потом вроде как утихли – сели, думаю, на диванчик, потому что последний раз стук слышался вон в той комнате, в правом углу, а у Леонтьева там как раз диван стоит. А может, думаю, уже и легли. Потом слышу – нет, потому что он прошел в коридор и на кухню, а через некоторое время девушкины каблуки простучали в прихожую. И тут вдруг на балконе – брынь-с!

– На балконе? На каком балконе?!

– Да на его же на балконе, Леонтьева. У него балкон, как в моей квартире, в маленькой комнате, которая рядом с кухней находится.