как раз когда все закончилось. Я даже не удивлен: какой клуб, такой и сервис.

Два охранника — настоящих мордоворота — подошли к нам осторожно, бочком, словно опасаясь, что нам не хватило и захочется оторваться на ком-то еще.

— Что здесь произошло? — с опаской спросил один из них.

— Эти любезные господа, — ответил друг, отряхивая запачкавшийся рукав, — любезно согласились оплатить наш счет. Ну и вот это все, — добавил он, обводя рукой три пострадавших стола, диван и бокалы.

— Что, правда? — озадачился охранник.

Логично: двое из трех любезных господ были в отключке.

— А ты что, нашим словам не веришь? — уточнил я.

Охранник торопливо мотнул головой, даже опасаясь коситься в мою сторону. Умный, видимо.

— Просто понимаете, — зачастил он, — нужно, чтобы они сами подтвердили…

Я взглянул на пол, где, постанывая, лежал третий любезный господин.

— Подтверди.

— Да пошел ты!.. — буркнул он.

И это у нас-то плохие манеры? На смартфон давить уже не имело смысла. Так что я наступил ему на пальцы, недавно так уверенно сжимавшие нож. Пара его костяшек за каплю моей крови — вполне справедливая цена.

— Да-да-да! — мигом заверещал он.

— Так что они и заплатят, — резюмировал я, убирая ногу. — За ущерб. Ну и чаевые за невмешательство.

Надеюсь, силы дотянуться до кошелька ему хватит. Хотя уж с этим-то бравая охрана точно им поможет.

Переглянувшись, мы с Глебом направились к выходу — правда, по-разному: он бодро, а я стараясь не сдохнуть по пути. Вышли из вип-зала, пересекли танцпол, где безмятежно в одном ритме, как куча зомби, дергалась толпа, и оказались на улице. Холодный вечерний воздух ударил по телу, остужая все еще бурлящую кровь. Откуда-то по соседству несло горелыми покрышками и тянуло помойкой.

— Что за забегаловка, — поморщился я, сворачивая к машине. — Ни в одно приличное место из-за твоих выходок не попасть!

— Зато посидели на халяву, — невозмутимо отозвался друг.

Во рту стоял тухлый привкус прогнившего нутра — кто не пробовал, не рекомендую. Черт, а я думал, что с этим привкусом уже давно покончено. Но из-за одного поганца, который, как полоумный, гнал сейчас по трассе, меня укачивало все сильнее, и этот мерзкий привкус становился все ощутимее.

— Помедленнее, — скривился я, — не гони.

— Ты же знаешь, я не умею ездить медленно, — отозвался с водительского кресла Глеб, явно пытаясь положить стрелку спидометра.

Словно назло, кусты и указатели за окном начали сливаться в одну сплошную тухло-зеленую полосу. Теперь мутило не только от ощущений, но еще и от пейзажа.

— Я же прошу: не гони!

— Да что случится-то? — озорно бросил он. — Второй раз прав не лишат!

Конечно, не лишат — тебе же еще прошлые не вернули.

Вот же жизнь несправедлива. Пока я стискивал зубы и подыхал, этот полудурок пьянел от халявной бодрости, которую — вот ирония — обеспечил ему я. А у меня даже ругать его сил уже не было.

— Да ладно, — словно испытывая мое терпение, он продолжал выжимать педаль газа, — кто не любит быстрой езды?

Задница внедорожника моталась во все стороны, усиливая подступающую тошноту. А ведь ты даже не понимаешь, как тебе, дураку, повезло. Я бы тоже хотел просто гнать по трассе, экстремалить, как ты, и ни о чем не думать. Вот только ты вообще ни за что ответственности не несешь — даже за собственную жизнь. А я-то отвечаю за двоих: и за себя, и за твою неуемную душу. И ты даже не представляешь, как меня от этого мутит.

— Испорчу салон, — пригрозил я, — сам будешь отмывать.

— Что, так плохо? — Глеб покосился в мою сторону. — Может, тебе помочь как-то?

— Если у тебя нет скверны с собой, то ничем не поможешь. А у тебя ее точно нет.

Да и скверны сейчас надо много — кубиков десять, не меньше. Но таскать ее с собой… это все равно что носить в кармане ртуть. Скверна — вещь такая, ускользающая: из-под любой крышки пытается просочиться, из любой банки сбежать. Стоит оставить без присмотра — и вот уже ее нет. Поэтому просто так с ней в кармане не подходишь.

Двигатель грозно взвыл, когда Глеб выжал педаль газа вообще на максимум. Да блин, экстремал хренов!

— Смерти моей хочешь?

— Ты же знаешь, не хочу, — отозвался друг, — поэтому и гоню!

— Какая же у тебя раздолбанная логика!

— Какая есть! — парировал он.

Все — слова мне тратить надоело. Не понимаешь по-хорошему, поймешь по-простому. Пусть свою душу из-за твоей я почти не чувствовал, зато твою ощущал прекрасно — и сейчас мне ничего не мешало на нее хорошенько надавить. Следом его нога послушно дернулась и нажала на тормоз, сбавляя скорость.

— Понял, понял, — мигом отреагировал Глеб, замедляясь уже и сам. — А тебе нечего силы тратить, и так выглядишь как труп!

Я и чувствовал себя примерно так же. Хотя не тебе, конечно, про трупы говорить.

Пейзаж за окном тем временем сменился: и теперь, насколько хватало глаз, все пространство занимали щедро засеянные поля. А вдалеке виднелись мощные белоснежные стены Павловского молочного комбината — нашей семейной гордости. Да, пусть мы и не были аристократами в черти каком колене, зато карман не опустевал.

Что отлично демонстрировало село Павловка — часть обширного семейного поместья Павловских. Все дороги были отлично уложены, по обе стороны мелькали крепкие коттеджные домики. Во всем чувствовались достаток и уют — потому что у всего вокруг был добрый хозяин. И хотя крепостное право уже давно сменил вольный найм, поселяне сами в знак уважения называли отца Глеба барином — традиции из людей так легко не выкинуть.

Смартфон в кармане задергался, уведомляя о новом сообщении. Однако прочитать его мне не удалось — оно было удалено сразу же после отправки. И теперь в окошке непрерывно мигал значок, извещая, что дядя Николай пишет новый текст. Пишет и стирает, и снова пишет, и снова стирает — что же такое важное он хочет мне сказать, что не может подобрать слов? С этим у него обычно нет проблем.

Пока следил, как дядя набирает свое бесконечное сообщение, я и не заметил, что машина съехала на обочину и остановилась. Глеб молча повернулся ко мне, весь какой-то растерянный.

—