Река была пуста. Если еще месяц назад не разглядеть бы нам было другого берега из-за парусов и кораблей, то теперь мы могли на него любоваться — да только радости сие не доставляло. Мы умственным взором уже видели там вражеские батареи. Шести канонерских лодок не хватило бы, чтобы отогнать неприятеля, даже самому опытному из адмиралов…

Васька смотрел на закат — и смотрел как-то чересчур внимательно.

— А что это там виднеется, барин? — спросил он меня, показывая пальцем в сторону речного устья.

— Ах, черт! — вскричал Воронков. — Они движутся и с моря! Надобно бежать, подымать тревогу!

Мы уставились друг на друга — кому бежать? Он был толст и задыхался на ходу, я же всё еще прихрамывал и рисковал, споткнувшись, расшибить себе нос. Одна мысль посетила нас — стрелять и выстрелами своими переполошить крепость.

У меня был карабин со штыком — оружие, мне знакомое, которое полагалось рядовым гусарам. У Семена — охотничье ружье. Не сговариваясь, мы сорвали с плеч своих карабин и ружье, дружно выстрелили вверх, и тут же раздалось заполошное «Ур-ра-а-а!».

Вопил Васька, показывая пальцем вдаль.

— Ты сдурел?! — гневно вопросил я.

— Барин, барин! — вопил Васька. — Гляньте! Гляньте! Ур-ра-а-а!

Он даже сорвал с головы своей шапку и подбросил ее ввысь.

К нам бежали, перекликаясь по-своему, новоявленные артиллеристы. В боевом рвении они даже отпихнули нас, чтобы мы не мешали им заряжать орудие. Семен заорал на них, потому что не терпел нарушения субординации, я же наконец посмотрел туда, куда указывал перст восторженного Васьки.

Очень далеко я увидел наконец лучшее, что могло явиться в устье реки людям, ожидающим вражеского нападения. К нам приближался реющий над крошечными суденышками бело-синий андреевский флаг!

Мало в моей жизни бывало столь радостных мгновений.

— Наши! — заорал я. — Наши идут!

Чем ближе — тем причудливее выглядела флотилия.

По реке, против течения двигалась живописная армада из разнообразных судов и суденышек, над которыми гордо развевались наши вымпела.

— Ну и дураки же мы, — вдруг сообразил я. — Кабы это был неприятель, то в Усть-Двинске первыми бы его заметили и вступили в схватку. А коли флотилия идет по реке беспрепятственно…

— Тс-с-с… — прошептал Семен. И мы безмолвно, одними взглядами сговорились, что выстрелы наши означали не сигнал тревоги, а приветственный салют нашим доблестным морякам.

Я поспешил с бастиона прочь, Васька — за мной. Наши Баязет и Таракан были оставлены под присмотром новобранцев, мы сели на них и поскакали в порт — встречать новых защитников Риги.

В порту уже собралась наша разношерстная рота, в которой служило и немало отставных моряков. Я не слишком с ними дружил, но сейчас наступил час общих радостных объятий — и я едва не кинулся прямо с коня на шею бывшему штурману Свирскому.

— Это гемам, я его знаю, гемам «Торнео»! — закричал Свирский, показывая на самое крупное парусное судно, которое мы заметили первым. — Под контр-адмиральским штандартом! Ах, припоздал! Ему бы чуток раньше — и вовсю бы использовал верховой норд-вест! А то ведь стихает понемногу ветерок-то!

«Торнео» двигался первым, он неторпливо поднимался вверх по течению, изредка помогая парусам веслами. Перед ним бойко вертелась пара шлюпок, непрерывно замеряющих глубину.

— Это еще для чего? — спросил я. — В рижскую гавань еще и не такие корабли заплывали.

— Надо! — строго сказал Свирский. — Это военное судно. Вот сейчас со шлюпок кричат, а на гемаме не только по их промерам курс выверяют, но и в судовой журнал всё тут же заносят.

Красиво шел «Торнео», а остальная компания двигалась чуть позади на веслах, хотя мачты, украшенные одними лишь андреевскими флагами, торчали у всех.

— Им верховой ветер недоступен, мачты коротки, а к тому же они должны оставить место гемаму для швартового маневра. Следите, следите, как резво берут паруса на гитовы и бык-горденя! — тыча пальцем, кричал Свирский. — А вот и обрасполивают реи! Сейчас начнут швартовый маневр на веслах, что на течении, господа, представляется совсем непростой задачей.

Благодаря четким действиям команды и опыту командира всё прошло как нельзя лучше. Гемам четко застыл в восьми примерно саженях у назначенного причала.

Свирский, сжалившись над моей необразованностью, всякое действие объяснял столь дотошно, что я почувствовал себя школьником, коему в голову вдалбливают четыре правила арифметические.

— А вот сейчас на берег полетят выброски! А за ними потянутся швартовы! А вот уж на борт вывешивают кранцы!

— Что?! — не понял я. И то — мало ли во флоте немецких слов, а я все-таки гусар, знать их не обязан.

— Мешки пеньковые, и пенькою же набиты. Чтобы борта не ободрать, — снисходительно растолковал Свирский.

И через некоторое время с борта на причал уже были поданы сходни.

По окончании маневра гемама стали швартоваться и остальные суда флотилии. Теперь уж всё происходило как-то буднично, без лишнего шума. Первыми к причалу подошли более крупные суда, остальные же швартовались прямо к ним.

Весть о флотилии разнеслась по городу с непостижимой скоростью. Казалось бы, только что она была замечена с бастионов, а люди уже бежали к берегу и глядели вдаль — как приближаются суда, как мерно вздымаются и опускаются длинные весла.

Я, не спешиваясь, потому что с седла дальше видать, тоже уставился на лодки и корабль. Но подозрительный шум отвлек меня от этого прекрасного зрелища. Я повернулся и ахнул.

Со стороны Ластадии — так по привычке звали местные жители Московский форштадт — шла немалая толпа женщин. Это были знаменитые на всю Европу и Россию рижские жрицы продажной любви, чтоб похуже не выразиться.

Мне еще крепко повезло, что прибыл я в Ригу без сознания, а когда окреп настолько, чтобы амур уже вспомнил обо мне, то добрая моя Минна оказалась рядом, и бурная страсть привела к законному браку. Иначе остаться бы мне без гроша за душой и с известным подарком, который, рыдая и кляня свое легкомыслие, несут к доктору, чтобы помог от оного избавиться.

Разврат в Риге царил прямо изумительный, и город сей недаром сравнивали с Вавилоном. Виной тому были, возможно, теперешние союзники наши, англичане. В порту зимовало обыкновенно множество английских кораблей, а известно, как живут на берегу английские моряки. На рижских форштадтах был настоящий содом! День и ночь раздавались звуки музыки, песни, крик и шум. Вино лилось рекою, страсти кипели! Когда же через Лифляндию и Курляндию проходили войска — нимфы радости разъезжали толпами из одного города в другой, встречая и привечая бравых воинов.

С причаливших лодок стали сходить матросы в полосатых своих нарядах — панталонах и куртках из синего с белым тика. Охрана порта устремилась к ним с объятиями и угощением, шум стоял невообразимый.