морской берег, бакланы с бронзово-зеленым оперением, летящие очень низко, прямо над волнами, а еще прыгающие в пене крошечные кулики. Последнее изображение в книге остается для меня самым красивым: огромная северная олуша, ныряющая прямо в черную воду в поисках добычи.

Теперь я смотрю на обложку. «Мертвый остров: акварели и рисунки старой Ирландии». В приложении зоологические заметки с ценной информацией. Кажется, я читал, что кряква, особенно если ее преследуют, может развивать в полете скорость до шестидесяти километров в час. Я думаю о нашей утке: она молодая, энергии у нее предостаточно. Я сразу представляю, как она инстинктивно летит к Ла-Маншу по зову эскадрильи перелетных птиц…

~~~

Вот уже несколько минут в эфире ничего не происходит. Мои мысли блуждают. Затем нам сообщают, что утка взлетела на верхушку одного из тополей, которые стоят вдоль Сены за мостом Турнель. Тополь — дерево слишком высокое и слишком тонкое, чтобы люди могли на него забраться. Нам остается только ждать, когда птица сменит место. Вокруг нее кружит дрон, но он не может увидеть утку четко, среди ветвей, на которых еще есть листья. Он передает изображения ведущему, и тот пытается что-то комментировать. Ничего не происходит. Утка, похоже, приходит в себя. Небольшая толпа неподвижно стоит у дерева. Люди довольно спокойны, они ждут, что будет делать птица. Это передышка, которую утка получает перед началом настоящей охоты.

Я выключаю радио. В конце концов говорю себе, что эта утка такая же, как и все остальные. Что этот день пройдет без сюрпризов. Я ставлю «Мертвый остров» на полку и решаю пойти пообедать в маленькое бистро, куда частенько заглядываю.

На выходе я сталкиваюсь с мадам Грасия, нашей консьержкой, которая подметает у дома. Она одна из немногих, кого я хорошо и давно знаю. Еще со времени событий. Вначале, когда ситуация была драматичной и покидать дом было запрещено под страхом побоев, она поднималась ко мне на последний этаж, чтобы принести продовольственный паек, — их раздавали у входа в каждый жилой дом. Она всегда брала лично для меня баночку консервированных сардин. Не знаю, почему она испытывала ко мне симпатию. Может, потому что я был молод, или же напоминал ей сына или племянника, что недавно ушел из жизни. Но я не уверен, что у нее была семья. Я никогда не видел, чтобы к ней кто-то приходил, и она тоже не видела, чтобы ко мне кто-то приходил. Может быть, именно это нас и объединяло.

Ко мне она не входила. Мы оставались на лестничной площадке и обменивались всякими банальностями. В этом было наше спасение. Наше подобие жизни. Разговор ни о чем давал нам с мадам Грасия передышку.

Сегодня она лишь бросила: «Времен года больше нет». Ей нравятся такие готовые фразы. Такие общие места. Но она права: погода серая, что для октября обычное дело. Но не холодно, даже наоборот. Душно, как летом. Воздух влажный, а небо наэлектризованное. Мадам Грасия добавляет, что у нее ломит шею. По ее словам, это значит, что точно будет гроза.

Если бы я задержался, она, вероятно, сказала бы мне, что устала от Парижа, что хотела бы уехать отсюда. Она повторяет это уже много лет, но никогда не покидает город, разве что раз в год ездит собирать ежевику в Фонтенбло — в прошлом году она подарила мне баночку варенья. Давайте посмотрим правде в глаза: я хуже, чем она. После событий я вообще ни разу не выезжал из Парижа. Я все еще занимаю ту же маленькую комнату, в которой жил, когда был юным студентом.

Мадам Грасия видит, что я ее не слушаю. Она, по обыкновению, желает мне хорошего дня, и я иду гулять.

Для обеда еще слишком рано. Я насвистываю, на сердце у меня легко, я уже почти забыл о том, что только что услышал. Я иду по улице Гёте до маленькой площади и направляюсь в сторону Монпарнаса. Улицы почти пусты. Не хватает только лучика солнца, чтобы сохранить надежду на хороший день.

~~~

А что, если это была она, мое первое счастье за день? Я уже видел ее вблизи. Но сегодня у меня впервые появилась возможность посмотреть на нее подольше. Она что-то ищет в сумке. Она очень красивая. На ней длинное черное пальто, типа шинели с широкими эполетами. Пальто мужское. Темно-красная помада, кольца на пальцах и другие оригинальные штрихи еще больше подчеркивают ее красоту. «Все очарование жителей этого города заключается в сдержанной поэзии деталей», — говорю я себе. Она подходит ближе. Мы встречаемся взглядами и отводим глаза.

Один взгляд. Я взял за правило никогда не знакомиться с женщинами на улице. И уж точно не на голодный желудок. Я придерживаюсь этого правила, каким бы глупым оно ни было, и продолжаю свой путь. «Иди, ты встретишь других. Может быть, не таких красивых и удивительных. Но будут и другие».

Я должен представиться, потому что я — персонаж этой истории. Можно даже сказать, что я ее главный свидетель, ее летописец. Чтобы узнать меня получше, вы должны сначала понять, что мое счастье ограничивается женщинами. Сама мысль об их существовании позволяет мне поддерживать мою собственную повседневную жизнь, и все мои счастливые воспоминания связаны именно с ними. Поэтому это счастье хрупкое и недолговечное. Но любое счастье в наше время именно таково.

Я вижу свое отражение в зеркальной витрине аптеки. Останавливаюсь, чтобы присмотреться к себе. Сегодня я в хорошей форме. Я говорю это без тени смущения: у меня нет неумеренной любви к человеку, которым я стал, но я могу по достоинству оценить его отражение. Я по-прежнему хорошо выгляжу, а с тех пор, как мне исполнилось сорок, даже лучше. Виски поседели, что придает мне респектабельный вид. Глаза чуть запали, что придает моему взгляду глубину. Я не жалуюсь на эти ранние признаки возраста. Благодаря им женщины относятся ко мне не так настороженно.

Дело не в том, что мне нравится ранить их чувства. Проблема не в них, а во мне. Мне всегда быстро становится скучно. Таких, как я, конечно, много, но это ничего не оправдывает. Я не оригинален, хотя и создаю такую видимость. На самом деле я похож на всех мужчин своего времени, мужчин без верности, без чести.

Я посвящаю себя своему телу и его ублажению. Свои ежедневные потребности я свожу к выпивке, хорошей еде и женщинам. Поэтому