Вадим не очень любил цветы. Он ничего против них не имел, но особенного значения им не придавал. Особенно тем, которые продавал, — большинство из них были из теплиц и поэтому выглядели хилыми. Больше всего Вадим любил птиц. Когда-то давно, до запрета на продажу экзотических видов, он ими торговал. Любовь эта пришла к нему еще в юности.

Когда-то он долго бродил по этому рынку, еще в те давние времена, когда здесь работали и продавцы птиц. Тут он познакомился со многими другими любителями пернатых, которых все между собой называли летунами. Они часто собирались, как члены какого-нибудь закрытого клуба. Вадим был самым молодым. Каждый день он ходил на площадь Лепин и встречался с другими летунами, чтобы узнать последние новости о кладках, изменениях в цвете и настроении их уток-мандаринок или зеленых канареек. Молодому человеку так понравилось бывать на рынке, что однажды он там и обосновался. Он сам стал птицеводом и в течение нескольких лет жил за счет своего увлечения.

После событий он был вынужден перейти на выращивание цветов, но дела шли плохо, и часто тюльпаны приходилось просто выбрасывать. Но хотя Вадим не прилагал особых усилий для привлечения клиентов, он завоевал расположение своих коллег, которые видели в нем приветливого, молодого душой человека. Он был спокойным и умиротворял других, и продавцы привязались к нему, как люди без причины привязываются к тому или иному растению.

«Наш старый добрый Вадим, — повторяли они, — у него большой рост и большое сердце, но он то и дело теряет деньги».

Так что ничего не подозревающий Вадим имел отличную репутацию на площади Лепин, и когда в первых числах месяца судебные приставы пришли его выгонять, цветочники за него вступились, оплатив долги Вадима без его ведома; он так ничего и не узнал. На этой маленькой площади в самом центре Парижа сохранялось одно редкое сейчас качество. Что-то сродни старомодному чувству терпимости и круговой поруки. И именно здесь нашла убежище наша утка.

Когда Вадим увидел ее у своих ног, у него перехватило дыхание. Птица его не заметила или, как и многие другие, подумала, что Вадим спит. У цветочника закружилась голова. Вид птицы вызвал у него шок, пробудив приглушенные чувства. Вдруг он вспомнил уток из парка Бют-Шомон. Перед ним стоит его младшая сестра, ее волосы торчат из-под шапочки, она бросает в воду кусочки белого хлеба. Вадим всегда боялся, что она поскользнется и утонет.

Тяжелые веки цветочника начали дрожать. Он старался не вспоминать о сестре, и вот она снова перед ним, да еще как живая, а он обожал эту девчушку. Она умерла во вторую, самую смертоносную волну эпидемии, в начале весны того года. Его друзья-цветочники ничего не знали об этой трагедии, да и откуда им было знать, ведь он никогда об этом не говорил. Ему потребовались годы, чтобы прийти в себя. Вадим не всегда был истуканом, которого ничто не могло потревожить. Этаким гигантом, которому ни до чего нет дела. Да, он производил такое впечатление, но только потому, что давно запретил себе размышлять и тем более вспоминать прошлое.

Боль охватила его всего. Но Вадим смог сдержать слезы — воспоминание о сестре, в конце концов, было счастливым. И к тому же появилась птица, которая спустилась с неба, как чудо. И Вадим, не будучи верующим, на несколько секунд почти поверил, что эту птицу послала ему сестра.

Но очень быстро хрупкую красоту момента нарушил оглушительный грохот. На площадь Лепин хлынула толпа. Первыми бежали мужчины с глазами навыкате, они толкались и пробивали себе путь к утке. Некоторые даже били тех, кто попадался под руку. Собаки всех размеров и пород шныряли у них между ног. Одна собака повисла на запутавшемся поводке, стала задыхаться и пускать слюну. Гигантский дог на длинной цепи, казалось, возглавлял этот марш-бросок.

Не пытаясь разобраться в ситуации, Вадим просто поднялся с кресла и встал лицом к толпе. При виде этого здоровяка собаки на мгновение замешкались, дог остался в одиночестве. В общей суматохе толпа замедлила движение. Не размышляя, Вадим начал с силой топать, чтобы напугать утку и заставить ее взлететь. Но, несмотря на близкую опасность, утка продолжала с любопытством наблюдать за происходящим. Тогда Вадим схватил горшок с азалией, бросил его в птицу, и та резко взлетела. Послышались крики. Некоторые люди затряслись, словно в них ударила молния. Кто-то сжал зубы. В отличие от собак с их разинутой пастью, мы, люди, умеем контролировать инстинкты. Чаще всего мы выходим из себя, но рот держим на замке, что кажется мне еще более опасным. Нет ничего более непредсказуемого, чем глухое или немое насилие. Ибо тогда у насилия нет иного выбора, кроме как перейти в действие.

Бойцы передней линии добежали до Вадима, повалили его на землю, прямо туда, где только что сидела птица, избили, а затем оставили почти безжизненно лежать на куче раздавленных цветов. Послышалось несколько смешков. Смех способен на худшее. Охота продолжалась.

~~~

Утка набрала высоту и полетела по прямой. Однако она не покинула набережные острова Сите и направилась к башням Консьержери. По радио с одобрением рассказали о сцене избиения цветочника, а затем объявили, что сначала птица достигла конца острова Сите, затем перелетела через мост Пон-Нёф и что, развернувшись, теперь она летит в сторону набережной Сен-Мишель. Там толпа ее и увидела — утка уселась на верхушку одноименного фонтана, на меч возвышающегося над площадью архангела.

Какой-то мужчина шагнул вперед. Около сорока лет, коротко остриженные волосы, пустой взгляд. Он достал ружье и выстрелил. Но в птицу не попал, утка тут же взлетела. За выстрелом последовал лай. Стрелка задержали следовавшие за толпой полицейские. Но поскольку у него имелось разрешение на охоту, а еще он был шапочно знаком с префектом, его сразу же отпустили. И вернули оружие — длинноствольное ружье с серебряным прикладом, которое, похоже, было очень ценным. Однако мужчине напомнили о правилах Большой охоты, которые он как будто не знал. Утку надо брать живой и голыми руками.

Чуть вдалеке, за толпой и полицейскими, стояли два парижанина в масках и неприметной одежде. Вот они уже силой затаскивают кого-то в переулок. Не будем приглядываться… Лучше, чтобы этот кто-то оказался мужчиной, а не женщиной. В этот праздничный день старый Париж становится таким же опасным, как Венеция во время карнавала.

Тем временем остальная часть толпы двинулась в сторону Клюни